Почему ты так добр ко мне? Почему не ушел? Не бросил? Не развернулся еще тогда, в горах, когда я исцелила твои раны? Ты мог бы уйти искать свое счастье, а вместо этого баюкал меня в объятиях. Искал мне травы. Менял повязки. Грел, защищая от тьмы.
Разве мы успели стать родными? Успели пообещать друг другу хоть что-то? Почему твои губы такие ласковые, такие ищущие? Тот ли ты путник, уставший и изможденный, что нашел свой долгожданный оазис? К чему мы идем, и идем ли мы к этому вместе или порознь?
Разве мужчин не учат только отнимать - и если да, то почему мне ты отдаешь?
*****

*****
Ее спутник велит ей принять ванну напоследок, и Аника понимает, что пришло время расставаться. Пока ведьма стирает с кожи остатки воды и мыла и жаркой страсти, она тоскливо размышляет о том, куда пойдет, и что теперь будет, но мысли - вязкие и неловкие, их не удержать, как и песок в часах, - а песчинок осталось так мало, что толком ничего не удается додумать до конца.
Снова бежать. Скрываться, пережидая разлива и ночи, где придётся. Спасаться от всевидящих стражей ордена. Все это уже давно набило оскомину и выжало из неё все силы. Может, стоило все-таки сдаться? Как долго ей удастся ещё ходить по лезвию? Инсуру ничего не стоит поймать ее снова, слишком хорошо успел изучить.
Когда она появляется перед Монро - уже одетая, феникс деловито оглядывает ее с ног до головы, но ничего не говорит. Молчит и она сама. Да и что тут скажешь? Останься? Пойдем со мной? Ей идти некуда. И почему-то именно сейчас ведьма так отчетливо это понимает - будто открыла глаза, когда улеглась песчаная буря, и вокруг нет ничего, кроме давящей звенящей в испепеляющих лучах солнца пустоты. Спасёшь меня снова? На этот раз от самой себя?
Аника усмехается своим мыслям, стянутым будто из сказок, и накрывает голову платком - хоть какой-то шанс что ее лицо останется без внимания и неузнанным.
- Я готова, - говорит ведьма и выходит из комнаты первой. Этот номер под самой крышей небольшой таверны на краю города, ненадолго стало для нее если не храмом, то тем самым убежищем, о котором мечтается в самые темные из ночей. А о тех ночах, которые она провела с ним, вспоминать ведьма будет еще долго. Не забудет она ни горячие губы, ни ласковые ладони и уверенные пальцы, ни синий взгляд, от которого внутри все плавится и будто разливается солнце. Я готова, говорит Келли, но на самом деле не готова ни к чему из того, что им еще предстоит.
*****
Восточный базар взрывает тишину суетой покупателей и журчащей болтовней торговцев. Габриэль покупает им по персику - еще один падает в руки Аники за красивые глаза, но ест она с неохотой. Вкус ведьма не чувствует, все сминается серостью ожидания: их пути вот-вот разойдутся, и ведьма так и не может понять, почему так печет под ребрами - безысходностью и сожалением. Она даже не знает его имени.
Келли сгрызает мякоть с косточки и почему-то вспоминает дом деда - холодный, как пустынная ночь, и чувствует что-то из детства, от чего всегда хотелось бежать сломя голову.
- Спасибо, - ведьма смотрит на Монро и не знает, как объяснить, что благодарит его не только за румяный спелый фрукт. По-хорошему, ей  стоит сказать, что она перед ним в долгу, и что ей жаль расставаться - выпускать из ладоней тепло его своенравного огня, но ничего из этого гордая шиоранская ведьма не произносит - вместо этого она расправляет плечи и спрашивает, куда он пойдет. А потом объясняет, что и ей предстоит поскорее покинуть город.
Последние часы вместе они даже друг друга не касаются. Аника с досадой ловит себя на желании преодолеть расстояние между ними - на доли мучительного прощания, но сцепляет руки в замок и поднимает голову. Медовое солнце встречает синюю бездну и тонет, теряя краски.
- Храни тебя солнце, - желает фениксу ведьма.
Когда они, наконец, расходятся, Аника не оборачивается - чтобы не натворить глупостей, чтобы не показать эмоций, чтобы не сгореть. И все равно горит - до тла, до испепеляющей горечи, до пепельной пустоты.
*****
- Попалась, - кольцо чужих незнакомых рук и блокирующего ошейника смыкаются так внезапно, что ведьма не успевает ни вынырнуть из пучины мыслей, ни оказать должного сопротивления - или она все-таки она этого не хочет? - Проще простого, - глумится низкий голос над ее ухом, а потом на голову Келли надевают пыльный плотный мешок и грубо тащат по песку - ведьма запоздало брыкается, но вызывает только веселье. Браслеты наручников на нее надевают с чуть большим трудом - Келли пытается вырваться, но противник куда сильнее. Метал неприятного холодит и царапает кожу, и от приготовленной клетке ей уже не спастись. От клетки ли только?
Девушку силой заталкивают в повозку, и она, неловко падая на спину, шипит от боли - тонкая ткань ее платья ничуть не смягчает удара о доски, и старые и новые шрамы снова напоминают о себе.
- И это птаха гроза пустыни? - не без наслаждения хохочет все тот же низкий голос. Ему вторят еще несколько разных смешков - помягче, потише и понаглее.
- Не стоит недооценивать шиоранских женщин, Камиль, - вмешивается в диалог голос помоложе, и Аника слышит скрежет замка ее новой душной темницы. - И уж тем более если эта женщина ведьма.
- Придушить ее - две минуты, - следует пренебрежительный ответ. - В чем только душа держится.
- Что, не в твоем вкусе? - вмешивается кто-то еще. - А мне как раз...
- Она нужна нам живой, - парирует молодой голос, и от его спокойных ноток Келли почему-то становится жутко. - А все остальное с ней можно будет сделать ближе к Бархатному городу. Когда заскучаем.
Кругом рассыпается одобрительный смех, и на ближайшие несколько часов ведьма забывает, что такое - дышать полной грудью. Пока караван рассекает сумерки, Келли так и лежит на спине в своей очевидно наспех сколоченной темнице и вспоминает огонь, который никогда больше ее не согреет.
Храни тебя солнце, сказала она напоследок фениксу, но кто же теперь сохранит ее?