Моросящий всю ночь надоедливый ноябрьский дождь под утро сменился мокрыми колкими льдинками, секущими лицо и руки, стоило только подняться на высоту. Морщась от кусающегося ветра, Макс с тоской посмотрел на сосульки, свисающие с козырьков — смена обещала быть не из лёгких. Обледеневшие тросы, обросшие по кромке прозрачным не сразу заметным льдом скаты железных и черепичных крыш, за которые и ухватиться-то не получится в случае чего. И вишенкой на торте — намертво примерзший пропеллер в вентиляции шахты, который они с Лео разбирали весь остаток смены. Точнее разбирал в основном Макс, а напарник, поначалу ещё осуществлявший видимость бурной деятельности, последний час сидел ссутулившись и утомленно грел руки над горелкой. Удосужься он помочь, глядишь, дело бы пошло быстрее. Но за показателями тут никто не гнался. Для Лео Мэллоуна же и вовсе главным было отбыть рабочее время, а там хоть трава не расти. Наверное, именно поэтому бригадир Янсен поставил ему в напарники Монро — будучи несовершеннолетним Максу за те же, а чаще и куда меньшие деньги приходилось работать дольше и тяжелее. А рассчитывать на помощь профсоюза можно было только после 19 лет. Монро же до совершеннолетия оставалось почти полтора года, и Янсен, словно предчувствуя этот неотвратимый момент, гонял парня и в хвост, и в гриву. Выгнать же из бригады Мэллоуна, непутевого младшего братца своей дражайшей супруги, Янсен бы никогда не решился. Однако, тот факт, что тот был невероятно ленивым и допускал грубейшие непрофессиональные ошибки, давали поводы ветеранам наотрез отказываться работать с Мэлоуном. Но на счастье Янсена Монро права голоса не имел, прекрасно прикрывая проколы Лео, и даже давал поводы наградить того премией за «результаты и переработки», когда бригадир хотел порадовать жену или загладить перед ней какой-то проступок.
Старички прекрасно понимавшие происходящее откровенно посмеивались над Мэллоуном, кто-то даже сочувственно хлопал Макса по плечу, когда очередная материальная благодарность за прекрасно выполненную работу проплывала мимо него. А из более высокого руководства никому бы и в голову не могло прийти, что безусый несовершеннолетний малец может работать качественнее и продуктивнее опытного мастера со стажем почти в десять лет, так что бригадир и его шурин были вне подозрений.

Очевидно, именно поэтому сегодня Янсен отправил Мэллоуна и Монро разбираться с чертовым вентилятором — необходимость задерживаться допоздна без дополнительной оплаты всему штату ремонтной бригады была категорически не по душе. Учитывая погоду даже лишние деньги привлекли бы немногих. А начальник шахты Глендейл рвал и метал, требуя, чтобы завтра с утра вентиляция уже работала и успел уже отправить Янсену с дюжину телеграмм по этому поводу.
И Лео Мэллоун, чувствуя своё зависимое и одновременно привилегированное положение в бригаде никогда не отказывал родственнику, при этом уходя и приходя на смены, когда ему вздумается. А, значит, он и сегодня сможет уйти как минимум вовремя. Единственное же, что имело значение для Янсена, завтра с утра шахта должна начать работать и неважно, каким образом. Сверхурочные, очевидно, никто платить им не собирался. И Макс, сцепив зубы, с трудом сдерживался, чтобы не высказать Лео в лицо все, что он о нем, а заодно и об их бригадире думает. Вместо этого Монро яростно работал гаечным ключом, откручивая замерзшими пальцами последнюю примерзшую гайку.
— И втулки смазать не забудь, — напутствовал Лео, зябко ёжась на обледеневшей трубе и грустно глядя на заводные часы на запястье.
Дорогие, между прочим, часы, явно не по карману такому никудышному работнику.

Когда до конца смены оставалось целых десять минут, а вентилятор лежал перед ними с развороченным нутром, изломанно разбросав в стороны обледенелые лопасти.
Макс в своей голове придумал уже с десяток остроумных ответов Лео, а заодно и Янсену, фантазируя, как он придёт утром на работу и скажет, что он отработал смену за двоих, а, значит, и оклад ему полагается двойной. Или просто, как Лео, уйдёт сейчас в семь с работы, и страшно представить, какую утром Глендейл устроит Янсену головомойку. А Макс швырнёт ему обвязку и инструмент в морду со словами ебитесь с этим как хотите.
Гайка, наконец, поддалась, и Макс замерзшими пальцами вынул последние шестеренки.
Вот только, что дальше? Этот вопрос останавливал его от принятия скоропалительных решений и заставлял челюсти сжиматься ещё сильнее, чтобы крутящиеся на языке слова ненароком не выпрыгнули изо рта. Даже, когда Мэллоун, прокашлявшись и бормоча что-то невнятное про день рождения какой-то троюродной тетушки, потихоньку слился со смены, Макс только вздохнул в ответ, в очередной раз думая о том, что делает это ради детей. И мысли о том, как две пары маленьких ручонок сомкнутся на его шее, когда бы и в каком настроении он не вернулся домой, как будто согрели его изнутри.

Впрочем, ненадолго. Когда стрелка часов перевалила за десять вечера, Макс с третьей попытки надсадно кряхтя насадил тяжелённый вентилятор на его вал в узкой вентиляционной трубе и принялся закручивать последние гайки крепления. Лео забрал с собой длинную трубку, которую они использовали, как рычаг, и крутить пришлось, прилагая всю возможную силу. Поэтому, когда Макс, наконец, застегнул страховочный трос на обвязке, чтобы спуститься вниз, руки его подрагивали от напряжения, а выступившая на спине и висках испарина, мгновенно выхолодила под промозглым ветром.

Вечерний снег успел запорошить утреннее алмазное крошево мягким одеялом, ярко блестящим в свете почти полной луны. А заодно скрыл под собой коварный, скользкий, как стекло, лёд на крышах и мостовой. Макс даже невольно залюбовался видом, несмотря на усталость и пронизывающий сырой ветер здесь наверху.
Но один неверный шаг, и замёрзшие пальцы лишь беспомощно царапнули гладкий край крыши, обвязка дернула его вверх, тормозя падение, но трос в месте крепления с другим тросом лопнул с глухим с щелчком, и Макс полетел спиной вниз на заснеженные леса и мостовую внизу.

Удар, второй, третий. Доски с хрустом проламываются, но чуть притормаживают падение. Глухая боль будто затаивается до поры. Последний удар самый сильный и сокрушающий выбивает дух - буквально. Несколько мгновений или даже минут, мир, совершивший смертельное сальто перед глазами, погружается во тьму. Вынырнуть из неё не проще, чем пытаться выбраться из чёрной полыньи, провалившись под лёд в зимней одежде и амуниции.
И, когда кажется, что он наконец, вынырнул на поверхность, с трудом цепляясь за скользкую кромку сознания, вдохнуть никак не получается. Воздух будто внезапно стал плотным и вязким, как смола. И на вкус, как кровь.
Монро лежит на припорошенной снегом мостовой, хватая ртом холодный густой воздух, словно глупая рыба, выброшенная прямо на камни штормовой волной.
И когда первый надсадный булькающий вдох все же обжигает глотку и легкие, ему начинает казаться, что внутренности превратились в кашу, и он тонет. А попытка пошевелиться разливается во всем теле острой тягучей болью, будто в кости запалили раскалённый свинец. Не сдержав стона, Макс зажмуривается и пытается какое-то время сконцентрироваться на дыхании. Он смутно осознает, что случилось, и осознание этого факта сливается с новой волной пронизывающей боли при попытке подтянуть к себе ноги и провернуться на бок. Не двинувшись с места, Макс стонет и пытается не шевелиться совсем, а боль все усиливается, разливаясь по телу раскалённым железом, застилая глаза солёной мутью, и он не может сдержать следующий стон.
Вот так вот глупо сдохнуть? А кто позаботится о Мари и Мике? Кто поможет Тётушке? Вопросы вспыхивают в голове и гаснут, оставаясь без ответа. Слишком страшного, чтобы о нем даже подумать. Он не может позволить себе умереть на мостовой от холода, разбившись о камни.
А остаться инвалидом и стать для всех обузой? Внутренний голос как всегда безжалостен и абсолютно прав.
Непроизвольный всхлип боли и безысходности приносит очередную ослепляющую волну страданий, и Макс морщится и замирает.
Ему мерещится, что он слышит легкий шорох шагов и скрип свежевыпввшего снега. Точно мерещится — здесь никого не может быть в это время суток. А он сильно ударился головой — как только не лопнула, как переспелый арбуз.
Однако какая-то его часть хочет наплевать на логику и безрадостное будущее калеки и позвать на помощь. Но, может, так оно и лучше сразу и быстро?..

Невесомые шаги звучат где-то совсем рядом.
Горячие слёзы рисуют две соленые дорожки на висках, и тонкие прохладные пальцы касаются его висков в этот же самый момент. Макс открывает глаза, но мир крутится и плывёт, вызывая приступ тошноты и бессилия, и он снова зажмуривается.
Тёплая ладонь ложиться ему на грудь, и  огонь снова разливается по телу. Но в этот раз он не испепеляет, а согревает. Боль следует за ним, и Макс стонет, а кто-то уговаривает его потерпеть. Затылок перестаёт холодить, и чьи-то мягкие заботливые руки гладят его по лицу и дарят тепло, которое в последний раз он ощущал разве что в отчем доме у очага, когда вся семья напевала старые отцовские песни.
Макс снова пытается открыть глаза, чтобы увидеть своего спасителя — точнее спасительницу. Но черты лица плывут перед расфокусированным взглядом. В память врезаются только мягкие прохладные прикосновения, наполненные животворящим огнём и едва уловимый запах лаванды и незнакомых трав, прежде, чем мягкая и на этот раз тёплая темнота накрывает его своим одеялом.

Темные волны отступают, и, глотнув холода полной грудью, Макс, наконец, приходит в себя. Ему слышится шорох торопливых шагов по скрипучему снегу совсем рядом. И он с трудом отрывает затылок от мостовой - ещё мгновение назад ему казалось, что его голову в руках держит ангел, и он плывёт в тёплых облаках. Теперь ему лишь мерещится размытый силуэт, подхвативший что-то с земли и пугливой лисицей бросившийся бежать.
Макс морщится, напряжённо выдыхает и обессилено роняет голову обратно на снег. На лицо ложатся несколько крупных пушистых снежинок, ветер как будто совсем стих.
Мороз пробирает со спины насквозь, а сон об островке огня внутри тает, как утренний туман. Будто его и не было. Поёжившись, Монро осторожно шевелится в ожидании боли, но она лишь глухо отдаётся где-то внутри. И Макс перекатывается на бок и поднимается. Его тут же начинает мелко потряхивать — то ли от холода, то ли от пережитого. Он делает шаг — маленькие, почти детские следы спотыкаются, а потом убегают в сторону доков. Взгляд цепляется за что-то в снегу. Макс приседает посмотреть и находит в снегу две бусины красного дерева или пропитанные какой-то краской. В серебристом свете луны на запорошенных снегом чёрных камнях мостовой они мерцают подобно уголькам, выброшенным из костра. Макс недоверчиво берет одну и с удивлением обнаруживает, что она тёплая, несмотря на то, что он только что вынул ее из снега.

Прикосновение бусин к коже будто эхо живого огня — напоминание, что это был не сон. И чем сильнее он сжимает их в кулаке, тем проще ему поверить, что все было взаправду. Слово «невозможно» клюёт череп изнутри. Ведь по словам Конклава ведьмы — это те ещё страшные твари с ужасными чёрными язвами на телах и лицах, жаждут овладеть твоей душой. Но Макс уже давно не верит ни церковникам, ни властям. Ведь невозможно — это когда стальной трос обрывается под весом семнадцатилетнего пацана. Невозможно свалиться с надшахтного копера спиной вперед и остаться в живых. Так почему бы не добавить к этим двум пунктам третий. Бусины мягко перекатываются в ладони, согревая, и сердце верит им.

Задрав голову, Макс задумчиво смотрит наверх, глядя как кружится пушистый снег в дырах проломленных им досок. А потом переводит взгляд себе под ноги — на след от его тела в снегу. Мужские голоса и смех звучат совсем рядом, за частоколом свай и железных сооружений из темноты. Макс делает шаг назад и пятится сторону убегающей прочь цепочке следов. Завтра начальник наверняка выскажет ему претензию и будет трясти за шкирку, добиваясь разъяснений. Да и плевать. Вентилятор работает, а по поводу сохранности лесов он ничего не говорил. Но сейчас что-то объяснять сменщикам или шахтерам ему совершенно не хочется.

— Макс! — тётушка всплескивает руками, открывая ему тяжелую дверь. — Что случилось?
Несколько снежинок влетают в помещение и тают на входном коврике.
Мика и Мари бегут к нему со всех ног, и Макс пользуется возможностью не отвечать, обнимая младших. Тетушка, как всегда, дождётся, пока он поест, а потом ещё пару раз спросит, почему он так поздно. А он буркнет в ответ про вентилятор на шахте — то есть чистую правду. И украдкой спрячет тёплые бусины в карман, ни словом ни обмолвившись о падении. Незачем волновать бедную (имя тетушки?), ей и без того непросто. Вместо этого Макс спросит её про день, и, не дослушав до конца, заснёт прямо на диване в гостиной в обнимку с младшими.
А на следующий день он с трудом будет сдерживаться от того, чтобы не лазить в карман каждую свободную минуту — потрогать заветные бусины. Одного взгляда на поправляющего ворот Лео будет достаточно, чтобы придумать пришить бусины на свитер изнутри, поближе к воротнику и сердцу.