15 Jul 1486

— Мы не можем, Эрвин. — мама вздыхает — точно, как, когда ей звонит тетя Тамия из больницы и сообщает о дополнительных сменах — вроде бы и хорошо, что есть такая возможность, но мама так устаёт, что радости от этого в ее голосе нет совсем.
Макс уверен, что ей было бы лучше без этих смен.
— Да и туда берут самое раннее с семи лет...
— Он хорошо умеет читать и писать. Я мог бы договориться... А какие у нас варианты? — голос папы звучит расстроенно, но спокойно, он смотрит на мамин круглый живот и тоже шумно выдыхает.
Его не было неделю, и завтра он снова уедет на ещё одну неделю, а потом ещё на одну и ещё — мама говорит, что это хорошо, что стройка недалеко, и он может возвращаться на полтора-два дня выходных. Но Макс знает, как ей одиноко без него. Особенно, когда Тьма поднимается выше подоконников и лишь из-за световых экранов не затапливает их однокомнатную квартирку на первом этаже.
— Амелия, — папа сжимает мамину руку.
Макс знает этот жест — так же он делал, когда потом уехал почти на три месяца в какой-то другой город работать — это значит, он очень не хочет что-то делать, но выбора у него нет, потому что он делает это для семьи. Так ему объясняла потом мама.
— Мы должны спросить у него. — настаивает мама, беря отцовскую ладонь в свои две. — Это же... — она не решается сказать, что это скорее всего предопределит его судьбу без его на то воли, но все же находит нужные слова, чтобы выразить эмоцию, засевшую в сердце, будто вбитый ржавый гвоздь, — У него должен быть выбор!
Сам Макс играет в маленьком закутке за шкафом, который гордо зовет своей комнатой. На самом деле их с бабушкой, конечно, но ему нравится думать, что это бабушка живет в его комнате, и он по-рыцарски отдал ей свою кровать, потому что не пристало такой уважаемой леди спать на жестком неудобном топчане. То есть топчан неудобный по мнению бабушки, а вот Максу он очень даже нравится, но он давно понял, что взрослые часто заморачиваются какими-то вещами, которые совершенно не имеют важности. А ещё им, взрослым, кажется, что дети никогда не слышат их разговоров, когда поглощены игрой. Но это правда лишь отчасти. Ибо дети прекрасно чувствуют, когда в семье назревает пора важных решений, и напряжение родителей передаётся Максу, заставляя притихнуть и навострить уши. Особенно теперь, когда он понимает, что речь идёт о нем. Бабушка похрапывает в углу, и Макс, думая о том, что она прекрасно сыграла бы роль спящего в горе на злате (а точнее — под златом и прочими сокровищами) дракона, мимо которого нужно прошмыгнуть незамеченным и украсть самое ценное, теряется в догадках, попутно вспоминая все свои промахи и шкоды, и не в силах вспомнить что-то уж слишком значимое, чтобы это заставило родителей так переживать. И потому терпеливо ждёт развязки разговора, привязывая пластиковому коню со стёртыми копытами и несколько раз приклеенными ногами сбрую, чтобы отправиться в поход за драконьими сокровищами и подспудно догадываясь, о чем говорят родители — ведь подобный разговор уже заходил и раньше.
— Амелия, — папа все ещё держит мамину руку в своих двух, — Ему шесть лет. Что он тебе может ответить?
Макс вздыхает и откладывает коня — взрослые никогда не воспринимают детей всерьёз. Зря. Очень зря.
— Вообще-то, шесть с половиной. — гордо заявляет Макс, поднимаясь с пола и выходя из закутка в большую комнату — во всяком случае так он ее про себя называет.
— Лиам. — с нежной усталостью произносит мать, и есть в ее голосе ещё что-то, что Макс пока не понимает.
— Ну хорошо, мистер Шесть-с-половиной. Что ты думаешь насчёт кадетского училища Ордена? — интересуется отец бодрым деланно-строгим тоном, смеясь над ним одними глазами.
Макс улыбается в ответ — он любит, когда отец так над ним подшучивает.
— Я стану охотником? — спрашивает Макс, глядя на папу широко открытыми синими глазами, а потом так же смотрит на маму.
— Да. Если... — папа запинается, будто задумывается о чём-то другом и почему-то на мгновение отводит взгляд, но потом все же смотрит на сына, — если ты хочешь... конечно.
Он говорит отрывисто, с паузами, и Максу передаётся его тревога. Он перестаёт улыбаться и серьезно смотрит на родителей.
— У Зэна и Тао, — его друзья во дворе, имена которых папа вечно забывает, только мама всех помнит, — старший брат был кадетом. Сейчас учится в академии. Они говорят, что могут бесплатно кататься на автобусах и трамваях. И на метро. То есть вся их семья может. И ещё раз в месяц Шен — это их старшего брата так зовут — водит их в кино, потому что ему дают... это, как его... — Макс морщится, силясь вспомнить незнакомое слово, которое использовали его друзья, — jīntiē...?
— Пособие, — кивает папа и отвечает на заданный бровями и непонимающими складками на лбу вопрос мамы.
Макс хочет сказать, что ещё Тао и Зэн говорят, что брат постоянно жалуется, что там тяжело учиться, и очень строгие мастера и что приходится очень много бегать. И вообще много всякого спорта. Их даже учат драться. А ещё он вечно отстаёт от всех и поэтому ему достается чистить картошку на кухне и мыть полы. Но мама снова так грустно вздыхает, и Макс, уже набравший в грудь воздуха, замерев, смотрит на неё, а потом ему в голову приходит мысль, от которой он улыбается до ушей и едва не подпрыгивает на месте.
— Если я пойду в этот корпус, тебе не придётся брать дополнительные смены? — и чем больше он думает об этой идее, тем ярче его глаза вспыхивают радостной дерзкой надеждой, — А папе больше не придётся уезжать на неделю из-за работы? Просто... если он будет ездить бесплатно, то сможет каждый день возвращаться домой.
Макс подпрыгивает на месте и искренне не понимает, почему родители не разделяют его радость. У мамы глаза блестят так, как будто она сейчас расплачется. А папа как-то отрешенно спрашивае его:
— Ты понимаешь, что значит быть охотником, сынок? — когда он говорит это «сынок», обычно это значит, что Макс в чём-то провинился, или папа напротив пытается его от чего-то предостеречь.
Макс обдумывает оба варианта, но решает, что он точно ни в чем пока что не виноват, поэтому озадаченно кивает, как будто бы утвердительно, но при этом не имея ни малейшего представления о том, что хочет сказать отец.
— Это очень трудная и опасная работа. На ней можно погибнуть. Ты будешь иметь дело с Тьмой....
— Да мы и так постоянно имеем дело с Тьмой, — нарочито деловым тоном отвечает шестилетний сорванец, отмахиваясь, будто рассказывает таким же малолеткам, как он, о том, как ловко подбил воробья из рогатки,  — Вон позавчера она опять поднялась выше окна. Такая страшная! — трепетное восхищение в голосе Макса отражается и в восторженном взгляде — он, конечно же, испугался тогда, но никому этого не показал, ведь в случае чего ему надо было бы защищать маму и бабушку, а главное оружие против Тьмы — храбрость, папа сам всегда говорит, что нельзя бояться ни в  коем случае.
Папа смотрит на маму странным взглядом, и мама отвечает тем же, который Макс снова не понимает.
А Амелия читает в глазах Эрвина «ну что я тебе говорил» и ее затапливают горечь и вина. Она не рада, что вообще затеяла этот разговор, и пытается подойти к вопросу по-своему:
— Лиам, помнишь, мы читали историю Ордена? И там был рассказ про охотника Джонаса Вайса, который...
— Умер. Ага. — Макс смотрит на маму, широко открыв глаза, ерзая, потому что с рождения не в силах стоять на одном месте спокойно дольше двух минут, и продолжая весело улыбаться.
— Да... — мама выглядит озадаченной, будто забыла эту историю, и Макс решает ей напомнить.
— Ну он там защищал свой дом. Убил кучу тварей. Спасал семью своб. — бодро сообщает он, кажется, не связывая эту историю с их разговором.
— Да. И... — но Макс, которого, наконец, осеняет, что хотела ему сказать мама, не даёт ей закончить и перебивает, возбужденно вытаращившись на неё.
— Я тоже хочу защищать свой дом! Как Джонас Вайс! Чтобы Тьма больше никогда не затапливала нас!
И прежде, чем оба родителя успевают что-то возразить сыну, явно сделавшему не совсем те выводы, на которые они рассчитывали, Макс начинает скакать на месте, упираясь руками в низкое деревянное изножье стоящей в углу двуспальной кровати.
— Хочу-хочу-хочу-хочу! Хочу!
— Что ты хочешь? — спокойно интересуется папа, пока мама часто-часто трёт блестящие уголки глаз.
— Хочу в кадетский корпус! — радостно почти выкрикивает Макс так звонко, что даже мерно похрапывающая бабушка вздрагивает и просыпается, начиная неразборчиво бубнить что-то. — О, нет... — замирает Макс и испуганно оборачивается к закутку, где за шкафом не видно бабушку, только часть его топчана и столик с домом-конструктором из разных наборов.
— Что такое??? — почти хором спрашивают не на шутку встревожившиеся родители.
— Мои сокровища! — восклицает Макс, — Дракон проснулся! Не-е-ет! — и убегает в свой закуток.

Значительно позже мысль о том, что это было единственно верное решение посещала Макса не раз. Особенно он уверился в этом, когда на свет появился сначала Микаэль, а потом и Мари. И его «jīntiē» и зарплат родителей едва хватало на то, чтобы семья могла свести концы с концами.
[indent]

[indent]
5 Aug 1486

Эрвин ставит подпись первым и отходит, на его лице отпечатывается сложная тяжелая эмоция. Амелия вздыхает, нерешительно косится на мужа, оглядывается на стоящего позади Макса, схватившего отца за ногу, кладет руку на живот, словно хочет погладить его, а потом осекается. И тоже расписывается.
— Поздравляю с первым шагом в Ордене. — сухой безэмоциональный голос  работника режет слух, как шорох наждачной бумаги по наполированному стеклу.
Секретарь с абсолютно серым равнодушием смотрит на сияющего пацаненка, выдавая ему металлический значок в форме феникса. А родителям — анкеты для заполнения, чтобы они могли получить все соответствующие льготы и выплаты от Ордена за то, что сдали своего сына фактически в рабство их системе.
Нацепив на грудь значок, Макс идет домой вприпрыжку, не удерживаясь от захватывающего его восторга — он что-то сделал для семьи. Он говорил бабушке, что он тоже может помогать. И от счастья мальчишка прыгает обеими ногами в августовскую лужу, за что тут же получает от матери выговор и притворно-строгий взгляд отца, которому весело наблюдать за тем, как сын дурачится. Хотя теперь эта радость как будто отравлена каплей горького дегтя.
Но уже через пару недель мама не придет домой с работы, а потом еще через три дня папа привезет ее из больницы с кричащим, но таким трепетно-теплым свертком на руках. А через полгода заболеет бабушка, и станет окончательно понятно, что это был единственный выход для семьи. Возможно, именно медицинская страховка Ордена спасает ей жизнь, впрочем, лишь отсрочив неизбежное. Однако, она еще успеет понянчить и младшую дочку четы Монро, родившуюся через год после Микаэля.
Макс, теперь бывающий дома только на выходных довольно быстро поймет, что значит защищать и оберегать беспомощное маленькое существо, полностью зависящее от тебя. А Мика будет тянуться к нему, едва научившись сидеть, и Макс почувствует себя полностью безоружным от самых первых проявлений этой беззаветной детской любви.
[indent]

[indent]
Sep 1486 — Dec 1492

В школе же все складывается не так радужно, как Макс себе это представлял. Сначала он узнает, что выданные при зачислении значки никто не носит, почему-то это считается позорным. Что почти никто не говорит о своих семьях и уж тем более обстоятельствах, по которым семья сдала их в школу-интернат. Что старшеклассники хоть и не трогают поначалу первоклашек, дружелюбием здесь отличаются далеко не все. И очень часто действуют безжалостные законы стаи. Потом выяснится, что учиться здесь совсем не престижно, и ребята из соседней очень престижной школы через улицу с углубленным изучением всего, чего только можно, считают интернатских отбросами общества и чуть ли не криминальными элементами. "Дети бомжей и алкоголиков", "убогие детдомовцы", "точно стали бы преступниками, если бы Орден их не перевоспитал" — еще не раз услышит он в спину. Конечно, старших уже никто не станет так дразнить, но даже способность постоять за себя не избавит от смешков и перешёптываний за спиной о том, что они тупые, как солдафоны, которые умеют только и умеют, что до бесконечности бегать по двору и махаться палками. А еще, сильно позже, что никогда — ни за что — нельзя ходить на стрелки в одиночку.

Впрочем, Макс быстро привыкает к новой обстановке, заводит себе новых друзей и перестает обращать внимание на идиотов и мастеров, которым плевать на него. Он сам не замечает, как становится все более дерзким и колким на язык, однако все таким же жизнерадостным и открытым. И, возможно из-за его синего открытого взгляда, мастера зачастую прощают ему мелкие шалости. И потому первые три года в школе проходят почти гладко. Максу здесь почти нравится. Он лишь скучает по семье, родителям, которых не всегда видит, даже возвращаясь домой на выходные.
Однако, в конце третьего года в школу переводится парень по-имени Куинто. За последний триместр он собирает себе банду из крепких парней.
"Вот уж точно криминальный элемент", — думает о нем Макс. А Куинто, словно в подтверждение, почему-то решает, что воровать еду у младших — отличное времяпрепровождение.

У него и раньше бывали стычки с другими учениками школы, но никогда это не превращалось в войну.
Свою первую драку с Куинто Макс почти не помнит — только испуганное лицо пацана со второго курса, багровое — Куинто, свои руки, сжимающие его трепыхающуюся глотку, и сильный удар по затылку. Это был последний день перед выходными.
Но дома его тогда встретила только бабушка и младшие. Она охала, ахала и всплескивала руками, получив сообщение от куратора их курса. И он навсегда запомнит, как, пока она поила его чаем с пряниками, он рассказывал ей всё как было. Как внутри всякий раз поднималась волна необъяснимой злости, когда парень на два года старше него и на две головы выше в компании таких же лосей завел привычку подсаживаться к мальчику со второго курса, что-то говорить ему, а потом хватать того за ухо и забирать всю его еду. Кадетов Орден кормил неплохо, но лично Максу и того, что им давали всегда не хватало. Но в тот злополучный раз ублюдок Куинто еще и какой-то брелок прихватил. Из-за чего мальчик даже попытался сопротивляться и просить вернуть его, но его быстро усадили на место. Как рассказывал потом его друг, Макс прыгнул Куинто на спину, как дикий кот, вцепившись в шею, тот сдавленно заорал и начал беспорядочно махать руками. После чего они полетели на пол. А потом кто-то из его друзей треснул Макса по голове подносом, а потом мастера всех развели по углам, а Макса отнесли в больничный отсек.
Бабушка, слушая, качала головой и советовала обратиться к куратору, но Макс сказал ей, что он говорил об этом, и куратор сухо ответила, что ничего подобного не замечала и, более того, ей никто не жаловался. А после драки всех участников заставили сначала много бегать, отжиматься и приседать, а потом жать друг другу руки. Впрочем, это, естественно, не сработало — Макс нажил себе врага на много лет вперед.

И грядущее лето ничего не меняет. Куинто не просто пытается обворовывать, третировать младших жестокими шутками или тех, кого считает слабее себя, демонстрируя свою почти безраздельную власть, но и заодно провоцирует Монро. В первые пару лет Максу приходится не легко, потому что весовые категории сильно не совпадают. Да и бабушка, словно голос совести и разума одновременно, вносит свою лепту, как может, не давая слепой ярости затопить его сердце. Каждый раз она внимательно выслушивает, почему внук опять пришел домой со ссадинами, а ей снова звонил куратор, и все же пытается вразумить Макса. Но что запомнится ему ярче всего — это то, с какой теплотой она называла его "мой маленький феникс". Макс много раз объяснял ей, что он станет лишь охотником, что для того, чтобы быть фениксом, нужно иметь огонь внутри. Но бабушка на это лишь мягко улыбалась и молча кивала, явно оставаясь при своем мнении. А Макс, хоть и стеснялся признаться в этом, так любил, когда она его так называла, что в конечном счете перестал спорить.

Так проходит еще пара лет. Отец, наконец, получает должность, о которой давно мечтал — помощника инженера. Больше ему не приходится торчать на стройке сутками, и он может каждый вечер приходить домой. В семье становится чуть лучше с деньгами, и мама начинает отказываться от лишних смен, чтобы больше заниматься младшими. Но вскоре бабушка снова заболевает. И на этот раз все происходит катастрофически быстро — как летящий под откос на полном ходу локомотив. Макс успевает увидеться с ней лишь раз, и, как окажется — в последний. Эта картинка врежется в память: она бледная, с капельницей в руке как и всегда, будто прямо сейчас жизнь не уходит из нее капля за каплей, просит его быть добрее, прощать людям зло, потому что они не ведают, что творят, и, главное, не позволять тьме забираться в свое сердце. "Ибо свет — это единственное оружие, которое у нас есть". А Макс, словно чувствуя, что больше ее не увидит, едва сдерживает слезы. Какой уж тут свет.

С отсутствием дома бабушки меняется всё — радикально. Родители в целом больше времени проводят дома, но все свое внимание уделяют младшим и, конечно, работе. Соседка, миловидная круглолицая китаянка, приходит присмотреть за ними. И Макс иногда натыкается на нее, возвращаясь из школы. Она не задает вопросов о синяках и сбитых костяшках, и вообще мало интересуется старшим ребенком, с удовольствием сюсюкаясь с малышами. Зато никогда не оставляя никого из детей голодными. И Макса это вполне устраивает. Но со временем ему начинает казаться, что о его существовании как будто начинают забывать. Только младшие по-прежнему тянутся к нему, независимо от того, как выглядит его лицо и сколько его не было дома.
Теперь сведения о его недостойном поведении и проступках получает мать, но она не всегда бывает дома и не всегда у нее есть силы разбираться или заводить нравоучительные беседы. Она разочарованно вздыхает, и Макс прячет глаза. А еще, в отличие от бабушки, она почему-то никогда не спрашивает, как так вышло. Макс думает, что дело в том, что она сильно устает, и он всячески избегает этих разговоров. По крайней мере, кроме банальных стычек в столовой или во дворе, ничего серьезного не происходит. Но смерть бабушки будто приколачивает Макса к земле, всегда дерзко расправленные плечи опускаются. И даже его друзья замечают, что с ним что-то не так. К сожалению, это не удается скрыть и от Куинто, который, как шакал, тут же чует чужую слабость.
Ярость и боль копятся в Максе, как статическое электричество на электромагнитной катушке. Его день рождения впервые в жизни не приносит ему радости, мама с папой пытаются как-то скрасить праздник, выпавший на выходные, но траур после смерти бабушки до сих пор висит над семьей. Не говоря уже о том, что родители попросту вымотаны. Кажется, они и вспомнили об этом в последний момент, ведь прежде все и всех всегда до этого организовывала бабушка. Макс не винит их, ему просто тоскливо и как-то паршиво на душе. Против воли он впервые чувствует себя здесь лишним. Но невыразимо теплое чувство разливается в груди, когда Мика с Мари приносят ему свои нарисованные за вечер открытки из сложенной пополам бумаги и нехитрыми пожеланиями, написанные с ошибками и кривыми буквами.

Следующую за попыткой Куинто унизить его драку правильнее было бы назвать бойней. Будто ничто больше не сдерживает Макса. И он отчетливо осознает, что пускай силы все еще не равны, ярости в нем хватит на десятерых. Кажется, Куинто впервые по-настоящему пугается в тот день. Друзья потом скажут Максу, что он был похож на кидавшуюся на стекло лютую тварь из тех, что им показывали в музее-зоопарке Ордена. Впрочем, они явно были восхищены храбростью и лихой безбашенностью друга — ведь все равно их компания большую часть времени терпела Куинто. Но в этот раз он добрался до его открыток, порвав их в клочки. И, если бы эмоции можно было сравнить с огнем, Макс бы вспыхнул, как облитое бензином соломенное чучело.
В тот день и во все последующие Монро бьется отчаянно и зло, как будто ему больше нечего терять. А Куинто, расслабившийся от ощущения собственной власти, явно не ожидает от двенадцатилетки такой прыти. И четверо, включая него самого, в итоге оказываются в больничном отсеке.

Макс никому не говорит об этом, но сам себе зарекается больше никогда не пропускать даже типичного для этой банды пренебрежительного задевания плечом или тычка в грудь. Больше никаких унижений — к черту. Друзья, чувствуя его агрессию, стараются держать дистанцию в эти моменты. Хотя Макс никогда не срывается на них, даже самый близкий друг Себастьян не знает иногда, как его подступиться и упокоить Макса, если тот нарочно ищет неприятностей. В остальное время между ними все гладко. Максу хватает, что друг рядом, пусть они и никогда не говорят о том, что на душе.
А кураторша все чаще звонит домой. И Макс все реже хочет появляться дома, где его существование будто замечают только дети. Он понимает головой, что это не так, и злится сам на себя за свои детские и недостойные выдумки и слабости — родители просто заняты, они много работают, на них двое младших детей и некому им помогать. Бабушки больше нет — и никакие истерики это не изменят. Так что его обязанность им помогать или хотя бы не мешать своими надуманными обидами. И он старается, когда бывает дома. Но, когда синяки на нем слишком заметные, Макс, ссылаясь на объемные домашние задания или какие-то дополнительные занятия, и вовсе не приходит домой.
[indent]

[indent]
Apr 1493

— Монро! — строгий голос мастера-куратора школы разливается во дворе, заполняя его не предвещающей ничего хорошего звенящей тишиной.
Макс догадывается, за что в этот раз его будут чихвостить и подавив тянущее в животе чувство страха, он гордо выпрямляется и идёт к мастеру Мильтрану под любопытными взглядами одноклассников, временно прервавших свои игры.
— Да, мастер Мильтран? — Макс вопросительно поднимает брови, глядя на мастеров снизу вверх и широко открыв глаза, в которых Мильтрану чудится какая-то недетская усталость.
Сердце Макса бьется где-то в глотке в предчувствии того, что мастер Мильтран готов обрушить на него. А рядом стоит мастер Дентакри, сложив руки на груди и осуждающе глядя на Монро. Макс ловит в его взгляде ничем не прикрытое разочарование,  и от этого ему становится только хуже, внутри все будто немеет и холодеет. Мнение мастера Дентакри почему-то очень важно всем без исключения ученикам школы. Что несказанно раздражает их ректора и её помощницу.
— Монро. — строго начинает Мильтран, — Что это? — мастер указывает на очередной красующийся у Макса под глазом фингал, так хорошо оттеняющий сине-голубую радужку, а также имеет в виду разбитую бровь и губу, а ещё сбитые костяшки пальцев и половину синяков, которые не видно под одеждой.
Все эти раны разной степени давности, но появляются они явно быстрее, чем успевают сходить.
— Что? Это? Такое? — чеканит Мильтран, явно сдерживаясь, чтобы не уронить какое-нибудь словцо покрепче. — Я даже уже не спрашиваю, сколько можно, Монро. Куда интереснее, что должно произойти, чтобы это закончилось?
Дентакри стоит рядом и только молча ведёт нижней челюстью. Его мрачное молчание отчего-то давит на Макса сильнее, чем отчитывающие интонации Мильтрана, и подросток опускает взгляд. Он чувствует, что подвел доверие мастера.
— Я тебе уже говорил, что, если ты продолжишь драться, тебя исключат из школы, — мастер говорит холодно и жестко, — и твоя семья, — потеряет все льготы?
Мильтрану, кажется, и самому противно от слов, которые он произносит. Во всяком случае его лицо выражает именно это — досаду и внутреннее неприятие ситуации. Макс лишь ещё ниже опускает голову и молча коротко кивает.
— Рад, что ты это понимаешь. Потому что при всем моем желании… Дальше так продолжаться не может, Монро. У тебя испытательный срок. Месяц. Хоть одна драка, Монро. Хоть одна... — Мильтран захлёбывается воздухом, не в силах выразить своё негодование относительно вероятной судьбы подростка.
— Я думаю, у Монро просто слишком много свободного времени. — задумчиво произносит Дентакри, тоном, который одинаково хорошо подошёл бы, чтобы прочитать утренний некролог, поддержать светскую беседу о погоде или сообщить кому-то, что завтра его сожгут на костре. — Так что я знаю, как мы поступим.
«Чтобы Монро было проще продержаться этот месяц», — не озвучивает суть своего плана мастер Дентакри.
— Месяц без боевых, Монро. Зато в три раза больше упражнений по физподготовке. Думаю, тебе пойдёт на пользу.
Макс молча слушает мастера, только кулаки его сжимаются от досады. Это не ускользает от обоих мастеров, и, возможно, Дентакри трактует это по-своему и потому в привычной командной манере спрашивает у Макса:
— Ты понял, Монро? Есть, что сказать?
И, разочарованно выдохнув, Макс прикрывает глаза:
— Я понял, мастер Дентакри. — Макс надеется, что его спокойный и уважительный тон покажет мастерам, что его злость не касается их, лишь этих куинтовских ублюдков.
— Отлично. Значит, прямо сейчас и начнём. — эта фраза Дентакри буквально бьет Макса под дых, — Пятьдесят кругов вокруг двора. — о том, что сачковать бессмысленно, Дентакри даже не говорит, после первого года учебы, это уже знают все. — Вперед. — подгоняет он ученика, не давая возможность отвлечься на что-то кроме поставленной задачи.
И Макс, выдохнув, отходит от мастеров, сжимая челюсти и кулаки, и начинает свой позорный забег под взглядами других учеников школы. Через пару минут никому уже не будет дела до него. Но банда Куинто весь этот месяц будет насмешничать и скалится ему вслед. И только друзья выглядят расстроенными и провожают его сочувственными взглядами.
— Думаешь, это поможет? — с сомнением вздыхает Мильтран.
— Я не знаю, откуда в нем столько агрессии. Но это единственный способ усмирить ее и направить энергию в конструктивное русло. По крайней мере, из тех, что я знаю. — пожимает плечами Дентакри, — Если и это не поможет...
Мильтран ничего не отвечает на незаконченную фразу. Да и Дентакри не хочет озвучивать то, что и так понятно обоим мастерам.
[indent]

[indent]
May 1493

— Монро, месяц. Тебя хватило на месяц, потому что я дал тебе испытательный срок в месяц? Серьезно? Хочешь сказать, если я скажу, что испытательный срок — год, ты продержишься год?
Макс смотрит в ответ все тем же грустным и не по-детски уставшим взглядом. И Мильтрана это даже начинает выводить из себя — что себе возомнил этот мальчишка? Что на него свалились все возможные тяготы взрослой жизни? Мильтран видел и кое-что похуже.
Впрочем, мастер не позволяет себе ни в чем проявить коснувшееся его раздражение, и оно, будто случайная птица, чиркнувшая крылом по идеально ровной озерной глади, быстро уходит, оставляя в прозрачном зеркале воды лишь мелкую рябь морщинок. Сложная эмоция заставляет Мильтрана нахмурить лоб.
— Что с тобой происходит, Макс?
Парень непроизвольно вздрагивает — Мильтран, кажется, никогда ещё не называл его по-имени. Но в ответ он как всегда молчит.
— Если ты злишься на то, что твои родители сдали тебя сюда, чтобы получить за это льготы… — Мильтран не выдерживает и ступает на зыбкую почву, но иначе он не понимает, как еще можно вытащить Макса на откровенность.
— Что? — искреннее удивление мешается с тотальным неприятием сказанного, Монро хмурится и смотрит на Мильтрана, как на сумасшедшего, — Никто меня сюда не сдавал. — мрачно отвечает парень, — Это был мой выбор. Я хотел помочь своей семье.
Почему-то в его голове это звучало куда более достойно и гордо, чем на самом деле. Макс вздыхает. Он уверен, что все равно не сможет объяснить Мильтрану, что с ним происходит. Незачем даже тратить время.
[indent]

[indent]
Nov 1493

После одного из разговоров с отцом, он долгое время избегает пересекаться и с ним. Не потому что боится или не хочет его видеть — а потому что Максу стыдно.
В тот вечер перед выходным днем Макс возвращается домой на несколько часов позже, чем у них заканчиваются занятия, но все же приходит. Он искренне улыбается младшим, с визгом бросающимся его встречать. Но от взгляда матери улыбка сползает с его лица — лиловый фингал снова оттеняет синий взгляд. Эрвин вздыхает без осуждения. Но с непередаваемой усталостью, тут же передающейся сыну. Папа мягко напоминает ему, что именно благодаря его учебе в этой чертовой школе они имеют возможность жить, что Орден оплачивает лечебные процедуры Микаэля по страховке, транспорт и все прочее. И что Максу стоит вести себя сдержаннее, потому что тон ректора — уже даже не куратора курса — при последнем разговоре был крайне эмоциональным, и она едва не обронила слово "исключить", но в итоге обошлась лишь тонким намеком. Что не стоит искушать судьбу, ведь перспектива лишиться этого всего может оказаться для семьи фатальной. Не говоря уже о том, что при определённых условиях, Орден даже может подать в суд за истраченные по страховкам средства. Этот разговор будто вбивает еще один ржавый гвоздь в сердце — совсем рядом с тем, который приколотил его к земле после смерти бабушки.
Макс насупливается, поднимает оставленный в коридоре неразобранный рюкзак и тихо уходит, не хлопая дверью и никому ничего не говоря. Он настолько выбит из колеи, что впервые чувствует желание действительно сбежать — попросту исчезнуть, испариться из этого мира — позорно и эгоистично. Стыд заливает щеки спустя пару мгновений после того как он позволяет ростку этого желания прорасти в груди и даже расцвести призрачным планом. Макс ловит себя на том, что уже перебирает в уме города и направления, но ноги несут его по известному маршруту обратно в школу-интернат.
Он точно знает, что никогда никуда не сбежит и оставляет это желание как очередную мечту, которую можно поставить на полку, как красивую картинку и иногда любоваться, когда становится совсем тошно.
Именно за этим занятием его и находит мастер Дентакри на спортплощадке во дворе в стремительно сгущающихся сумерках.
— Монро?
Макс вздрагивает и вздыхает. Картинка о том, как он идет по стопам отца, и вот, как великий инженер-архитектор Чиен Кунг, он уже строит Великую Стену, чтобы отгородить города от наступающей с запада из-за гор Тьмы, стремительно тает. Еще одна красивая мечта на полке для любования — обращаться к которым он позволяет себе в минуты, когда все остальное в реальности перестает радовать.
— Ты что здесь делаешь? — Дентакри подходит ближе и натыкается на синий взгляд, в котором промозгло сквозит тоска и одиночество, потому что Макс, застигнутый врасплох просто не успевает их спрятать.
Спустя длинную паузу, понимая, что Дентакри от него не отвяжется, подросток отвечает внезапно хрипло:
— Сижу.
— Почему ты не дома? — мастер как всегда прямолинеен и не собирается ходить вокруг да около.
Макс снова вздыхает и отводит взгляд. На языке вертятся ответы в духе "там и без меня нормально", "без меня там лучше" или и вовсе "никому нет дела". Но это звучит так жалко, что Макс презрительно скалится в сумерки даже от одних таких мыслей.
— Потому что я здесь. — наконец, отвечает он мастеру, чувствуя, что ответ звучит явно более дерзко, чем ему хотелось бы, но он ничего не может с этим поделать.
— Ясно. — кивает Дентакри и выдыхает через нос.
Он смотрит на часы — он обещал Раде быть сегодня пораньше. Снова шумно выдыхает. И словно собирается что-то сказать, но у него звонит телефон.
— Да? — женский высокий голос что-то эмоционально говорит Дентакри, а тот отвечает коротко и сухо, — Он здесь. Да. — и еще одно сухое утвердительное, — Да. — собеседница что-то еще говорит мастеру, Макс даже не пытается прислушиваться, снова погружаясь в свои мысли, расползающиеся серыми лоскутами.
— Пойдем, Монро. Покажу тебе кое-что.
Макс с удивлением переводит взгляд на мастера, который не ждет его и уже уходит куда-то. Макс медлит. Но все же спрыгивает с турника, на котором сидел и плетется следом. С каждым шагом любопытство становится все сильнее.
Они проходят в зал, Дентакри берет шест, с которыми занимаются старшие курсы. А второй бросает Максу.
— Вставай в круг. — мастер занимает свое место на краю круга.
Макс не верит в свое счастье! Этот круг со стершимся огненным фениксом в центре — святыня боевого искусства Дентакри, куда допускаются только лучшие из лучших ученики. И, очевидно, что Монро не светило даже приблизиться к нему.
— Вы же сказали, я еще три недели без боевых тренировок, — опускает голову Монро, думая, что это какая-то злая шутка или мастер что-то перепутал — возможно, забыл.
— А теперь я сказал вставай в круг. — без эмоций командует Дентакри, но уголки его губ трогает улыбка.
И Макс с замиранием сердца встает в центр, благоговейно глядя сначала себе под ноги на силуэт полыхающей птицы, а потом на мастера.
— Ты знаешь, что значит этот круг?
Монро смотрит на мастера во все глаза, боясь вздохнуть или шелохнуться, а тот, опирая конец шеста в пол, рассказывает ему о воинах древности, о том, как учили фениксов когда-то. Как те должны были провести ночь во мгле. Что они не могли себе позволить злиться или грустить, потому что тьма была везде, забиралась в дома и даже сильнейшие маги не могли полностью изгнать ее из городов. Потому что люди сами привлекают ее своими дурными мыслями и темными чувствами. И, если не поддерживать огонь внутри себя, он погаснет и разжечь его снова будет чертовски сложно. Что независимо от обстоятельств в конечном счете все зависит от самого человека. И только воля людей способна изменить историю. Воля и храбрость. И что он не знает ни одного человека, который бы что-то изменил и при этом позволял себе унывать и сгибать спину под гнетом обстоятельств. Ибо ветер треплет пламя костра, пытаясь его затушить, но огонь от этого горит только ярче и, как бы не искривлялся мир вокруг него, он всегда горит строго вверх. Сколько бы судьба тебя не била, ты обязан вставать снова и снова, переступая через свои страхи и неудачи бросать ей вызов. Иначе это все не имеет никакого смысла.
Слова обычно не слишком красноречивого мастера льются размеренно и красиво.
А потом мастер делает выпад - в сторону Макса. И тот инстинктивно отпрыгивает. Дентакри показывает ему, как противостоять атаке.
— Ты должен всегда возвращаться в центр. Как бы тьма ни пыталась тебя выбить из него, всегда удерживай этот центр — это твое пламя. Ни за что не дай ему потухнуть.

Максу под удивленными взглядами друзей удается игнорировать банду Куинто почти до февраля за то, что Дентакри занимается с ним в этом круге. Не считая короткой стычки в столовой в конце января. После нее Макс сам, понурившись, приходит к Дентакри и говорит, что нарушил правила. И хотя между ними не было никакого соглашения, он ожидает, что Дентакри отменит их тренировки. Но мастер жестко говорит ему, что ждет его вечером в зале. А потом гоняет его почти до упаду.
Макс искренне не понимает, почему такой именитый феникс как мастер Дентакри возится с ним — никем, будущим в лучшем случае охотником. И в какой-то момент он ловит себя на том, что страх не оправдать ожидания мастера становится даже сильнее страха подвести свою семью.
К счастью, в обоих стремлениях не подвести никого нет противоречия.
[indent]

[indent]
Feb 1494

Смеркается. Уши стынут на холодном ветру, но шапки, как известно, носят только хлюпики и слабаки. Макс стоит на бетонной плите второго этажа единственного недостроенного здания, что за сорок лет удалось выстроить какой-то из горе-компаний.
— Думал, ты зассал, Куинто. — бодро приветствует Макс своего недруга.
А тот, осознав, что ему никак не удастся спровоцировать Монро, выдвинул на первый взгляд очень здравое предложение — пойти туда, где нет надзора чертовых учителей, всякий раз останавливающих драки и раз и навсегда выяснить все свои вопросы, что называется, по-мужски — пока кто-то один не запросит пощады. Естественно, озвучивалось, что это встреча один на один — на заброшенной сто лет назад стройке. Здесь хотели построить сначала кинотеатр, потом торговый центр, затем Аутлет, какой-то жилой комплекс, фитнес центр, но всякий раз то строительная компания разорялась, то городские постановления мешали вести работы, менялись собственники, подрядчики, проекты. Местные жители считали, что место проклято, ведь тут было какое-то старое кладбище, которое строители раскопали. Службы Ордена несколько раз проверяли это место, но ничего не обнаруживали. В итоге каждый начинал возводить там что-то свое, а закончить строительство так никому и не удалось — Тьма помешала всем планам. Она давно подтапливала ближайшие районы, но этот котлован отчего-то полюбила особенно.
Ветер снова ерошит светлые волосы Монро и необъяснимый страх пробегает по затылку.
«Проклятое местечко». — вспоминаются Максу слова Себастьяна, когда он поведал тому о своих планах на стрелку с Куинто здесь.
— А я вот не думал, что ты настолько тупой, что реально припрешься сюда один. — насмешливо тянет Куинто, и Макс разом перестает чувствовать холод.
— Сомневаюсь, что ты вообще умеешь, — скалится Монро в ответ, уже прикидывая, как сильно ему сегодня достанется и как попытаться этого избежать, — ублюдок притащил с собой аж четверых.
— Что? — хмурится Куинто, подходя не ближе пяти метров, помятуя о прошлых разах, когда Монро просто без предупреждения бросался на него, как прыткий хищник.
— Думать, конечно. — закатывает глаза Макс, оценив осторожность Куинто. — Спасибо за подтверждение. В том числе и твоей трусости. — Макс старается не оглядываться, чтобы не спровоцировать их раньше времени, но медленно поворачивает голову налево и направо, пытаясь оценить расположение противников боковым зрением. — Всех своих шакалов притащил? — Монро почему-то кажется, что там есть еще один, но он никак не попадает в его поле зрения.
Куинто не находится, что ответить. И неожиданный толчок в спину заставляет Макса потерять равновесие. Внизу маячат припорошенные тёмными рваными клочьями сери острые пики торчащей вверх арматуры. И Макс катится по крутому заснеженному склону вниз, слыша гдето наверху крики Куинто и еще кого-то. Наверное, только чудом и благодаря пушистому снегу не свернув себе шею при падении, он кубарем катится вниз по склону на самое темное дно котлована, отчаянно и бестолково пытаясь зацепиться хоть за что-то на скользкой поверхности. В конце склон резко обрывается вниз, и Макс падает на дно глубокой — метра 4 — ямы. Набрав снега везде, куда он только мог забиться, парень рвет только штаны и куртку о две крайние железки арматуры — сегодня ему невероятно везет. Макс, кряхтя, поднимается. Плечо немеет, а голова немного кружится и ломит висок и над бровью — видимо, он все же сильно ударился при падении. Но Макс не до конца понимает, что произошло, трясёт головой. Он начинает автоматически вытряхивать из себя снег, ругая себя за то, что забыл перчатки — пальцы немеют, и руки ломит от холода. А здесь на дне нет ветра, но кажется, что в разы холоднее, чем было наверху. Макс трет ладони друг об друга и пытается согреть их дыханием. Пар изо рта зависает в воздухе. Макс смотрит на это будто вмерзшее в реальность белесое облачко, только сейчас замечая, что как-то слишком быстро стемнело, и чувствует, как волосы на загривке начинают шевелиться, а по спине прошибает холодный сквозняк, но не от ветра. Макс медленно оборачивается. Тьма — жидкая и невесомая, будто масло по сковородке, тонким слоем разливается по дну ямы. И начинает медленно заполнять ее. Макс готов поклясться, что в этот момент что-то из нее хватает его за ноги ледяными осклизлыми руками. Будто разряд электричества, пронизывающий холод бьет по ногам, парень отпрыгивает и натыкается спиной на торчащие вбок железки. Он пытается залезть по ним, потому что склон в этом месте почти отвесный, но те настолько проржавели, что не выдерживают и надламываются. Он приземляется на пятую точку чуть в стороне от торчащих вверх пик. И в этот момент осклизлые руки будто пытаются схватить его за шею. Во всяком случае, он готов поклясться, что чувствует, как что-то ледяное и жесткое смыкается на горле, на несколько мгновений перекрывая доступ кислорода.
Легкие начинает жечь от недостатка кислорода, Макс резко вскакивает, сбрасывая с себя мутное наваждение, сердце, как сумасшедшее, колотится о ребра, буквально жжёт грудную клетку изнутри. И от страха он как будто даже не чувствует пробирающего до костей холода. Точнее чувствует, но все это словно происходит не с ним. Парень прыгает, чтобы дотянуться до выступа в склоне, и пару раз ему почти удается зацепиться, но замёрзшие неловкие пальцы соскальзывают по обледенелой поверхности, и лед обдирает кожу. В другой части этой ямы тьма уже поднялась выше, и это оказывается самое высокое незатопленноп место, но и здесь темный густой туман уже скрыл поверхность и добрался до его щиколоток. Макс, понимает, что придётся попытаться перебраться на другую сторону. И почти зажмурившись, он шагает во тьму по колено. Ему кажется, что он шагнул в прорубь, с той лишь разницей, что эта чёрный клубящийся, почти жидкий туман ещё и высасывает из него все силы. Но он твёрдо намерен добраться до забытых здесь старых лесов — оттуда можно перелезть на более пологую часть склона. И Макс пытается влезть по ним наверх, но гнилые железки лесов с этой стороны не выдерживают, и подросток снова падает. В этот раз спиной вниз.
Удар о землю вышибает воздух из легких, кажется, всего на мгновение. Он судорожно вдыхает и тут же заходится кашлем, не в силах остановиться, будто его застиг врасплох приступ астмы. Ему кажется, что на него навалилась давящая темная глыба, чёрная дыра, высасывающая силы и весь свет вокруг. А потом что-то снова подбрасывает его в воздух. Морозным воздухом без тьмы дышать легче, но Макс все еще кашляет, будто и правда едва не утонул. Чувство, что в лёгкие набили стекловату — острую пыльцу, сквозь которую ни вдохнуть, ни выдохнуть, — не отпускает.
Тьма уже поднялась выше его дрожащих колен, и Монро со всей предельной отчетливостью понимает в этот момент, что у него последняя попытка — еще раз он просто уже не сможет подняться. Он думает о родителях, как им расскажут о его смерти. Что он как полнейший тупица пошел на стрелку один, и там по-идиотски упал в котлован и не смог выбраться? А ради чего? Защитить кого-то? Это давно перестало быть акцией защиты, чего уж греха таить. Утешить собственную гордыню? Или просто почесать кулаки? Куинто же все равно выйдет сухим из воды. 
— Макс. Мой маленький феникс. — Монро не верит своим ушам — он отчетливо слышит голос бабушки, только интонации в нем какие-то… чужие; и он совершает главную ошибку — оборачивается.
Из темноты даже не выходит —  выплывает —  силуэт, и Макс, забыв, как дышать, в страхе делает шаг назад. А потом ещё один.
— Ма-акс. — зовет Тьма. — Ма-акс, — все настойчивее, приближаясь к нему, —  Я что, плохо о тебе заботилась? Макс? — из тьмы появляется лицо, будто восковое, но оплывшего над огнём, с серой кожей и запавшими чёрными глазницами. — Уделяла мало внимания твоим глупым рассказам? — Гнилые зубы в слишком широко открывающем рту торчат в разные стороны, и Макс, завороженно глядя на это приближающееся лицо, не может пошевелиться, будто его вморозило в одно место,  приковало к нему гирей страха на обеих ногах, — Мало выслушивала твое нытье? — "бабушка" подходит почти вплотную, — Макс. — выдыхает она смрадный ледяной воздух ему в лицо, — Или лучше называть тебя Лиам? Как мать, которой ты не нужен. — по загривку Монро пробегают морозные иголки, — Ты глупый испорченный мальчишка! Все, что ты заслуживаешь — это… — ее пасть открывается до невероятных размеров, дьявольски искажая черты лица, и Макс чувствует, как его буквально начинает засасывать в эту раззявленную бездну с острыми гнилыми зубами.
Он через силу делает два маленьких шага назад, почти упираясь спиной в земляную стену ямы. И тут тварь, словно перемещаясь силой мысли, оказывается совсем рядом с ним, хватает его длинными пальцами с когтями за руку. Когти протыкают куртку и локоть пронзает острой болью. Возможно, именно это выводит Макса из ступора. Он натужно вскрикивает и резко дергается, пинает тварь ногой по колену, и отпрыгивает в сторону лесов. Парень хватается за холодные ржавые железки, в надежде, что другая сторона лесов все же выдержит. Тьмы уже по пояс, и грудину стискивает от холода и жара одновременно. Он быстро лезет наверх, не оглядываясь. Перескакивает с лесов на более пологий склон и, оскальзываясь и падая на колени, ползёт на четвереньках, снова встаёт и карабкается наверх. Легкие горят огнем и, когда едва ли Макс преодолевает половину пути, его скручивает приступ колючего кашля, и он падает животом и лицом в снег. Тьма явно не желает отпускать его. Тварь, почти утратившая облик бабушки, словно материализуется над ним, когтистые пальцы подцепляют его за куртку на спине, и она неторопливо, почти вальяжно тащит его обратно вниз по склону. Снег леденит шею, забивается за шиворот. Макс стонет и пытается вырваться или пнуть тварь, но чувствует, как в глазах темнеет, а силы покидают его. Он из последних сил расстегивает куртку. Не зная как овободившись из рукавов, он откатывается в сторону и, не чувствуя ни боли, ни усталости, только алый жар в груди, почти взбегает по клону, падая и соскальзывая, но больше не останавливаясь.
Макс не помнит, как выбрался наверх, как прошел два квартала. А потом еще два. Он помнит только, что его гнала вперед мысль, что крайне глупо будет выбраться из котлована, убежав от темной твари и, свалившись, по пути, сдохнуть от холода. Тонкий свитер, промокший от снега и липкий от крови не спасает от мороза. Дрожа всем телом и прижимая к себе расцарапанную кровоточащую руку другой рукой, он, наконец, видит впереди огни школы. Сегодня и правда какой-то очень темный вечер или ему так кажется сквозь пелену сери, будто набившуюся под веки?

— Как хорошо, что вы здесь, мастер Мильтран! — кураторша Алексия всплескивает руками.
— Что случилось? — хмурится мастер.
— Монро! — и Мильтран закатывает глаза — опять этот несносный пацан.
— Опять подрался? — вздыхает Мильтран, — Надеюсь, никого не у…
— Хуже! — чуть не всхлипывает Алексия, перебивая мастера, — Сбежал!
— Как это? Сбежал? — Мильтран хмурится и мотает головой — Монро не мог сбежать, не в его стиле, да и он как-то ясно дал мастеру понять, что он тут по своей воле, хотя, конечно, обстоятельства могли измениться.
Мильтран мгновенно подбирается — сегодня обещали разливы Тьмы в близлежащих районах, если он окажется на улице и свернёт не туда, ему не пережить ночь.
— Вы всё проверили? Его точно нет в школе? — Вместо ответа кураторша не выдерживает и начинает подвывать — то ли от мысли о судьбе сбежавшего Монро, то ли от жалости к самой себе, ведь ее за подобную халатность и недосмотр по меньшей мере четвертуют. — Ворота заперты. Калитка на электронном замке… Его друзей спрашивали?— Мильтран будто рассуждает сам с собой, а потом резко разворачивается и уходит, оставляя Алексию в одиночестве.

— Он... — заспанный взъерошенный Бас, которого Мильтран поднял из постели, мнётся, но мастер выглядит не на шутку встревоженным, и это беспокойство передаётся и парню. — Куинто, — выдыхает Себастьян, будто преодолевая невидимый глазу барьер и надеясь, что у Макса не будет из-за этого ещё больше проблем. — Он забил Максу стрелку. — каждая фраза правды, как маленький барьер, но коль уж взялся говорить... Бас искренне надеется, что с Максом все в порядке, но тревога Мильтрана не на шутку пугает его, и он думает, что лучше сдать все карты, — На стройке. Ну знаете, этот котлован...
Мильтран не слушает дальше, наплевав на прочие обстоятельства. Он срывается с места, оставляя парня удивлённо хлопать глазами, осознавая, что ситуация действительно  паршивая.

Забор школы приближается катастрофически медленно. Макс смотрит наверх, кованая ржавая решетка, увенчанная пиками и символическими плоскими птицами, вскинувшими крылья вверх, плывет перед его взглядом. Подросток понимает, что ему не перебраться через ограду. Он подходит к решетке, глядя в пустой двор, он вздрагивает волнами мелкой дрожи, как когда у организма больше нет сил бороться, и холод проникает внутрь до самого сердца, а глаза закрываются от усталости и, вероятно, переохлаждения. Макс вяло думает, что ворота и калитка скорее всего заперты в столь поздний час. Но он все же заставляет себя отлипнуть от решетки и сделать несколько шагов в сторону входа.
И тут знакомый голос окликает его по-имени. А потом еще раз. Он плохо понимает, что еще говорит этот кто-то, в уши будто тоже набилась Тьма, искажая все сказанное. А мир перед глазами все сильнее раскачивается, будто на качелях.
— Макс! — нескольких секунд заминки хватает Монро, чтобы повернуться на голос и узнать во вращающемся мире лицо подбегающего к нему Мильтрана.
Макс испуганно смотрит на него, а потом отшатывается назад и начинает пятиться, сипло закашливаясь. Мильтран что-то говорит ему, вытягивая вперед руку, но парень не слышит. У него перед глазами стоит раззявленный рот его бабушки, и он не хочет проверять, соберётся ли Мильтран сейчас тоже сожрать его. Макс замирает, натыкаясь спиной на решетку повернувшего под прямым углом забора. Мастер делает к нему шаг, еще один, и его протянутая вперед рука оказывается совсем близко. Макс напрягается всем телом, зажмуривается, сдерживая рвущийся из легких острый колючий кашель. Но когда теплая ладонь ложится ему на плечо, внутри Макса словно срабатывает какой-то тумблер. То, что все это время заставляло его идти вперед и не останавливаться, как будто выключается. И закашлявшись, Макс поднимает на Мильтрана плывущий взгляд, сердце переполняется радостью — он действительно выбрался, — и парень оседает прямо в руках мастера.

Когда Макс выходит из больничного отсека, март уже близится к концу. К его удивлению Куинто сторонится его и его друзей, и вообще ведет себя тише воды ниже травы. Хотя сейчас для него было бы самое благоприятное время загнать Макса в любой не просматриваемый камерами угол и отдубасить, пользуясь его паршивым физическим состоянием. Он все ещё кашляет, и сил по-прежнему нет, будто он все ещё стоит по колено в той тёмной луже. Максу снятся кошмары, и он подолгу не может заснуть ночами. И не может пробежать даже несколько кругов вокруг двора, чтобы не начать задыхаться. Однако, задыхаться он может начать и просто стоя на одном месте — Ариадна назвала это явление панической атакой, когда Макс впервые при ней сполз по стенке больничного отсека, тяжело дыша и в ужасе вжимаясь в угол.
К счастью, к концу месяца ей удаётся справиться с большей частью проблем, и нежелательные симптомы вылезают все реже.

Мильтран не заставляет себя ждать. Он, как хитрый пройдоха Гендальф, появляется, когда его совсем не ждали, и приносит с собой поистине фантастическую мудрость и проницательность.
— Я провел тут кое-какое расследование, Монро. — Макс на всякий случай напрягается под острым и внимательным взглядом, — Почему ты сразу мне не сказал, в чем дело?
Макс замирает и молчит, догадываясь, о чем говорит мастер. Как будто тот не понимает, что не принято в таких тесных сообществах, откуда нельзя просто уйти домой, типа детдомов и школ-интернатов — закладывать друг друга. Это как стучать на кого-то, сидя в тюрьме — рано или поздно тебя найдут, вычислят, и мало тебе не покажется. Но мастер как будто знает, о чем Макс думает. 
— Это же глупо. Ты покрываешь его проделки, а наказывают в итоге тебя. Слишком гордый, чтобы попросить помощи? — насмешливо приподнимает брови Мильтран, — И кто от этого в выигрыше? И что в этом доблестного? То, что ты едва не поставил свою семью под удар? Тебя ведь действительно могли отчислить, Монро. Мне достаточно было поставить подпись в одном документе. — Мильтран смотрит на Макса не осуждающе, скорее с любопытством, хоть на лбу и хмурится наставительная складка; и спустя паузу он продолжает, — Не говоря уже о том, что ты мог погибнуть в том котловане. Боже, я до сих пор не понимаю, почему и как вообще ты выжил там. Никто из нас не понимает...
И с удивлением для самого себя Макс прерывает затянувшуюся паузу:
— Я помню, что подумал, что было бы очень глупо умереть там. — честно признаётся парень, виновато глядя на Мильтрана.
— Вот уж неужели. — хмыкает Мильтран, — А все остальное, значит, было умно. Ты понимаешь, что невозможно сражаться с тьмой в одиночку? Она всегда победит. — говорит мастер прописные истины, уже набившие оскомину, и Макс непроизвольно морщится, — Но когда мы вместе, мы сильнее. Свет в единстве, Монро. Ты не должен бороться с этим в одиночку. — Мильтран замечает скепсис и снова возвращается к главному вопросу, — Почему ты не сказал никому об этом Куинто и его шайке?
— Я говорил. — такого ответа Мильтран явно не ждёт, — Кураторша Алексия сказала, ей никто не жаловался. — Макс набирает в грудь воздуха, будто собирается сказать что-то неприятно, — Простите, мастер Мильтран. Я тоже люблю сказки про Орден, но… все уже давно совсем не так, как об этом пишут в... — он проглатывает слово «ваших», не желая обижать учителя, — старых книгах.
Мильтран смотрит на него внимательно, склонив голову, так бы он смотрел поверх очков, если бы носил их. И Макс, у которого не было ни возможности, ни желания обсуждает, что произошло там, в этой тёмной все внезапно выдаёт:
— От моей... "бабушки" меня спасло не единство... — Макс упирается взглядом в пространство, вспоминая тот жуткий момент, от которого мурашки до сих пор продирают по коже.
— Бабушки? — брови мастера взлетают вверх, — Ты сказал, бабушки?
— Эта... тварь... имела облик бабушки. Ну, отдаленно. — Макс с удивлением смотрит на оживление мастера.
— Она говорила с тобой?
— Ммм... Да.
— Что сказала?
Настойчивость почти до бестактности мастера немного удивляет Макса, но он отвечает:
— Причитала, что я бессовестный. — и цитирует запомнившуиеся фразы, — «Мало я уделяла тебе внимания и выслушивала твоё нытьё?»
— Как интересно. — во взгляде мастера горит тревога, восторг и любопытство одновременно, — Знаешь что это было?
— Что?
— Ларва. Они находят самые уязвимые места в сердце человека. И питаются твоими горем, отчаянием, страхом. А ещё от них невозможно сбежать. Стоит лишь позволить себе мимолетную слабость, и они тут же оказываются у тебя за спиной. — Макс чувствует желание съёжиться под внимательным оценивающим взглядом мастера, но заставляет себя стоять, расправив плечи, — Как тебе удалось?
— Я... не знаю. Просто полез наверх.
— Просто полез?
— Ну да, я сразу понял что это не моя бабушка. Но мне было так тошно. Она оказалась совсем рядом. И когда она схватила меня когтями да локоть и раззявила пасть, я понял, что надо бежать. И боль как будто придала сил, — Макс инстинктивно прижимает к себе руку, на которой остались лишь тонкие шрамы. — А потом я вылез наверх. И побежал, но в легкие как будто... пыли набилось. В груди прям горело и холодило одновременно. Я начал кашлять. Мне стало так страшно, как будто я задыхаюсь. И она снова схватила меня. Она то ли прыгнула, то ли… телепортировалась ко мне. — Макс смотрит на Мильтрана в попытке увидеть в его лице реакцию — верно ли он рассказывает, может ли такое быть или все это ему почудилось, но Мильтран лишь хмурится и кивает, и Макс продолжает, — Он схватила за куртку и потащила вниз. Я расстегнул молнию, как-то вывернулся из куртки. Не знаю. И побежал наверх. Я думал, как бы не закашляться снова. — Макс чувствует, что не может остановиться, рассказывая это Мильтрану, — Думал только о том, как учил мастер Дентакрии — выдыхать. Все было такое, знаете... искаженное. Как будто смотришь на мир в телескоп, но без приближения, а наоборот с удалением. И я опомнился только, когда пробежал или прошёл, я не знаю… не помню… четыре квартала. Мне стало снова холодно, я упал лицом сугроб. Не помню, что было дальше. Помню как я шел... знаете, когда думаешь только о том, чтобы сделать следующий шаг. Следующий. Следующий. И следующий. И главное не думать, когда это закончится...
— Потом что оно так далеко и так невыносимо тяжело. — вдруг перебивает его Мильтран объясняя то, на что Максу не хватает ни эмоций, ни красноречия, — И сил хватает только на один шаг вперед. — кивает мастер, и Макс чувствует невыразимое тепло, как когда тебя поняли.
Макс кивает в ответ и продолжает:
— А потом я увидел вас, и… — он неловко запинается и продолжает уже не так уверенно, — и я подумал, что вы… тоже такой же. Или та же тварь, только приняла другой облик. — Макс виновато смотрит на мастера, — Я уже совсем ничего не понимал, все плыло.
— Ещё бы... — фыркает Мильтран, а сам явно уже думает о чём-то своём. — Ты знаешь, что ларвы обычно обитают в старых пещерах, подземельях, иногда в колодцах и даже подвалах древних зданий. Но почти никогда — возле больших городов.
Макс, затаив дыхание, смотрит на мастера, и тревога пробирает его по позвоночнику.
— Я передам в управление, чтобы они выслали туда отряд проверить этот… котлован. С ним уже давно нужно что-то сделать. А то развели тут рассадник, — ворчит мастер, и Макс чувствует, как будто с его плеч свалился очень тяжелый камень, и один из ржавых гвоздей вот прямо сейчас вывалился из сердца, и в груди стало как-то свободнее невзирая на это тяжелое саднящее чувство в легких, будто они изнутри чешутся и горят.

Макс сильно кашляет почти до июня, лето выдается холодное и пыльное, и это не очень идет ему на пользу. И потому Дентакри и целительница Ариадна не ждут нового учебного года и совместно берутся за лечение последствий его бездумного поступка, попутно ломая голову над тем, как Монро удалось выжить там, где не всякий охотник справился бы. Мастер заставляет Макса упражняться даже, когда его работа в школе уже заканчивается. Для этого Монро приходится ходить в зал в Ордене — и вот тут для него будто приоткрывается створка в совершенно новый мир. Он словно, наконец, понимает, для чего все это было. Желание поскорее выздороветь и вырасти будто снова разжигает внутри почти погасшее пламя.
[indent]

[indent]
Feb 1496

— Здесь больше нельзя оставаться. Тьма затапливает район все чаще. — отец снимает очки, трёт переносицу и уставшие от чертежей глаза.
— Когда-нибудь она просто не уйдёт.
Трое детей играют в «Тьма наступает» на полу в закутке. Макс самый старший, вчера ему исполнилось шестнадцать, он подсвечивает лицо фонариком и зачитывает страшные события на карточках, которые происходят в игре. Несмотря на попытки двух других игроков бессовестно сжульничать, монстры и Тьма все равно пока побеждают. 
— Но... как? У нас нет на это денег, — вздыхает мама.
— Будем копить, — тон отца вселяет уверенность, будто в груди расцветает что-то тёплое и светлое, а Макс, тем временем отвлекшийся на разговор, получает тычок под рёбра от брата с требованием «кидай кубики!» В этот раз они снова проигрывают, потому что дети снова забыли о необходимости играть командой и попытались выиграть друг у друга.

Через неделю Макс подходит к родителям, светясь от гордости и радости:
— Я теперь агент в Ордене! — на непонимающие взгляды родителей он закатывает глаза и поясняет, — Меня взяли на работу. Ну всего лишь четверть ставки. — гордости в его словах уже куда меньше — стоит произнести это вслух, как Макс осознает, что это капля в море, и он продолжает уже потухшим тоном, — Документы, флэшки, принеси-подай — в общем, всякая ерунда. По два часа в день.
— Мильтран помог? — прищурившись, уточняет отец, и Макс чувствует тепло и одобрение, и даже ответную гордость.
Отец кивает, сжимает плечо сына, будто снова даря ему крылья, и устало возвращается к в своим чертежам.
А мама смотрит на Макса тем самым взглядом, которого он по-прежнему не понимает.

19 Nov 1507 — 7.14 p.m.

Макс входит в торговый центр, привычно игнорируя любопытные взгляды, так и липнущие к его мечу, лицу и укороченному фениксовскому плащу — Орден отлично работает над своей репутацией и, как следствие, всех своих работников. Красивая форма, знаки отличий, оружие — у Ордена полно ненавистников, но фанатов, как показывает практика, в разы больше. Так что пока Макса не просят сделать селфи —  все, считай, идет лучше некуда.

Феникс задумчиво идет мимо брендированных вывесок, обещаний невероятных скидок и особых условий, так и приглашающих зайти и выяснить поподробнее. Монро скептически скалится. На самом деле, ему всего лишь нужно поменять стекло на смартфоне, которое он не успел заменить сразу и был очень рад, уронив после этого телефон еще раз десять. Но стекло уже стало осыпаться мелкими осколками.
И вот островок с услугами по ремонту уже маячит впереди в самой широкой зоне полукруглого модного здания из стекла и бетона, как вдруг он останавливается рядом с витриной с женским бельем. Затем задумчиво переводит взгляд дальше — заколки всех мастей, форм и размеров. Островок с ювелирными украшениями — серебряные безделушки поблескивают в ярком свете витринных ламп. Макс задумывается о том, что буквально через месяц Новый год, а он понятия не имеет, что ему дарить своей ведьме.
Своя ведьма.
Мысленно произнесенное это словосочетание наполняет сердце теплом и от него одновременно захватывает дух, как будто вагончик на американских горках резко ухает вниз.
Макс идет дальше, сканируя взглядом витрины, решив провести полномасштабное расследование в данной области — благо срок больше месяца позволяет подойти к делу основательно. Но до островка ремонта Монро так и не доходит — Винс присылает короткое, но очень емкое сообщение:

Vicent Marceau, [19 nov 1507, 19:20:58]:
АААА! ТОННЕЛИ!

По внутренней сети Ордена, Макс мгновенно узнает подробности - почти все всех, кто сегодня дежурит на сменах в министерстве, Орден бросает на всплеск тьмы в одной из самых глубоких веток метро. Всех, кто не на дежурстве или уже в поле, пока не трогают, значит, все не так критично. Но Монро все равно не представляет, чем заняться до наступления ночной смены. Домой он сегодня не попадет, даже, если и собирался бы — Мика попросил квартиру, чтобы затусить с парнями. И Макс озвучив лишь одно условие: "белье постирать не забудьте", — не мог ему отказать, прекрасно понимая, что под "парнями" подразумевается та миловидная блондинка, на которую брат смотрел, как Ромео на балкон Джульетты.
Поэтому феникс, не раздумывая, отвечает другу:

Max Monroe, [19 nov 1507, 19:22:35]:
12 минут

А вот потом крепко задумывается. Как правильно вести себя, будучи эронтом? Пара же должна быть неразлучна или это очередные слащавые мечты маркетологов, почерпнутые из старых былин? Потому что в их с Аникой случае почему-то так очевидно не выходит. Но даже если отложить в сторону этот вопрос, то встает самый главный — полагается ли ему звать на задание свою эронтессу? Или это может быть расценено как попытка подвергнуть ее жизнь лишней опасности? Фениксы и так справятся, это очевидно, — всегда справляются. Тем более тоннели — место, полное всякой темной дряни и нечистот. Такой красоте как она там явно не место. Но с другой стороны, разве не для того они существуют, чтобы рассеивать мрак, не в этом ли их предназначение? Иначе какой во всем этом смысл?
Макс глубоко вздыхает, и потом пишет Анике, застопорившись над тем, как сформулировать вопрос, в деле ли она. Нащупывает под пальцем очередной острый осколочек и смахивает его с экрана, стирая и переписывая текст первого сообщения дважды. А потом слова сами друг за другом падают на строчки мессенджера Ордена.
Если она не захочет лезть в эту дыру, всегда сможет отшутиться. Во всяком случае, он почему-то почти уверен, что так и будет. Но, в случае чего, он ее предупредил.

Max Monroe, [19 nov 1507, 19:24:04]:
моя эронтесса!
[indent]
Max Monroe, [19 nov 1507, 19:24:24]:
позвольте пригласить вас на свидание)
[indent]
Max Monroe, [19 nov 1507, 19:24:45]:
нас ждут: увлекательный марш по шпалам до пасти дьвола. спуск на нижние уровни. вероятно, встреча с крэйвином, возможно, араганом, и абслютно со точно стаями фей, крыс. если повезет, то даже с огоньками
[indent]
Max Monroe, [19 nov 1507, 19:24:52]:
дресс код: защита и все, что не жалко
[indent]
Max Monroe, [19 nov 1507, 19:24:55]:
будет весело!)
[indent]
Max Monroe, [19 nov 1507, 19:25:06]:
если, конечно, у вас нет других ведьминских дел
[indent]
Max Monroe, [19 nov 1507, 19:25:12]:
или свиданий 😏

И в конце дальше приписка, в которой та доля шутки, которая все же не шутка.

Max Monroe, [19 nov 1507, 19:25:40]:
(хочу помочь ребятам /phorder.d/alarm/metro.westtonnel.url/)

Макс отправляет последнее сообщение, подходя к старенькому, но любимому мотоциклу.
Мотосезон уже закрылся, но феникса никогда не останавливала даже зима с ее сугробами и льдом, что уж говорить о промозглой осени, когда снег мешается с дождем в лужах, покрытых радужной масляной пленкой. Хотя, признаться, ездил он в последнее время нечасто. Говорил друзьям, которые знали, насколько Монро фанатеет от езды на байке, что на общественном транспорте или на министерском быстрее. Но дело было в том, что Мика повадился просить у него мотоцикл — покатать свою девчонку, очевидно. Однако, сегодня Макс решил, что и квартиру и байк брату будет жирно, поэтому он с удовольствием поймал Мику на том, что на один мотоцикл четверо "парней" все равно не сядут. Макс подспудно надеялся, что брат поделится с ним своими сердечными делами и тогда он, конечно, отдаст ему байк, но Мика почему-то засмущался и сдался без боя.
Вспомнив этот утренний разговор Макс вздыхает и перекидывает ногу через  сиденье.

Когда он выезжает с подземного паркинга ТЦ, в стекло шлема летит водяная пыль, оседая на плечах, руках и коленях, будто кто-то сеет дождь через мелкое сито. А темные лужи на неприветливо черных мокрых улицах отражают яркие холодные огни города. Что-то есть в такой погоде — когда ни один здравомыслящий человек, не захочет выходит на улицу, предпочтя домашний уют с клетчатым пледом, теплым котом и запахами кофе и теплого пирога — и все эти приторные радости, навязанные Инстримом и прочими соцсетями.  Что-то, скрывающееся в этом влажном, пахнущем тревогой и определенно необъяснимым воздухе, — что заставляет чувствовать острую грань реальности и одиночества, свободы навсегда оставить прошлое за спиной. Ощущать себя остро живым и настоящим, зная, что никогда не решишься однажды просто поехать вперед и больше никогда оглядываться. Но обещание возможности этого — здесь и сейчас — как будто бы дарит крылья, которых нет. Зато есть два колеса и неплохой движок.

Спустя семь минут феникс ждет у входа в метро под козырьком, подпирая плечом резную колонну, но не заходит в теплый вестибюль. Промозглая сырость безраздельно обнимает его, все еще бередя душу невнятными обещаниями чудес и приключений, если не побояться и не променять их на домашнее тепло.

— Привет! — Макс бодро улыбается Анике, почти удивляясь, что она все же согласилась, и стряхивает с себя это странное настроение вместе с каплями холодного дождя, заносимого под козырек ветром. — Как ты?
Вопрос, очевидно, сочетает в себе как интерес о текущем положении дел в целом, так и о ее готовности лезть во тьму.
Макс открывает ей тяжелую дверь вестибюля, пропуская вперед, и сквозняк бросает ее запах прямо ему в лицо. Огонь внутри как будто вспыхивает ярче, сжигая мрачные мысли. Тем более, что сейчас не время для подобных глупостей, им придется лезть в пасть самого дьявола. Буквально — ведь эта система переходов, соединяющаяся одним из тоннелей метро с обширной пещерой, из которой твари так и лезут бесконечным потоком, стоит защите упасть, — именно так и называется. И сейчас ему понадобятся все до последнего всполохи его внутреннего огня.

— Работники сказали, что энергощиты не работали целых двадцать минут, прежде, чем они смогли запустить их снова. И, — Макс криво усмехается, когда они шагают на эскалатор, — самый цимес. Нижний переход между синей и фиолетовой затоплен под завязку. Щиты там так и не включили. И никакие сигналы туда не проходят.
Макс активирует карту на коммуникаторе.
— Думают на крэйвина. — эта тварь однозначно заняла трансформаторный блок в соседнем с переходом помещении, раскинула свои щупальца по электросетям и жрет энергию, как не в себя — сколько раз уже такое было.
Парадокс заключается в том, что, если не выгнать крэйвина, щиты не включить, если не включить щиты, уровень тьмы не упадет, если уровень тьмы не упадет, попросить крэйвина удалиться будет крайне затруднительно.
— Ты когда-нибудь была там? До мертвого колодца и дьявольской штольни из этого перехода рукой подать. Думаю, опять из той дыры поналезли. Там же вроде как подземное озеро где-то еще ниже. Но, честно, я так далеко туда не ходил. — Макс сводит брови над переносицей, изображая шутливый страх.
Настоящий скребется где-то внутри — он вдруг отчетливо ощущает свою ответственность за неё — такую хрупкую чистую красоту.
Координатор, глядя на них с надеждой и сомнением одновременно выдает необходимый инвентарь, средства оперативной связи, рисует маршрут и задачу, и ставит в авангарде небольшой группы охотников, задача которых проводить их до спуска на нижние уровни и зачистить периметр.

— Макс! — радостно подскакивает к фениксу Винс и хлопает того по плечу как раз в тот момент, когда эронты собираются спуститься с платформы на пути.
Макс оборачивается, улыбается и жмет другу руку, хлопая его в ответ.
— Ну что у вас тут? — интересуется Макс, а Винс спрыгивает на пути.
— Жопа, — как всегда по существу отвечает тот, а потом внимательным прищуром оглядывает Анику — кажется, случая познакомиться, во всяком случае, официально у них еще не выпадало.
Макс замечает этот взгляд и пытается представить Анике охотника:
— Мой друг…
— Винсент Марсо. Охотник. — перебивает Макса Винс, пока тот не успел как-то остроумно пошутить на его счет, и обаятельно хитро улыбается, протягивая ведьме руку, как бы предлагая помочь спуститься, — Очень приятно.
— Очень приятно. — фыркает Монро, осторожно отстраняет Анику и спрыгивает вниз, где куда грубее отодвигает плечом Винсента и подает Анике руку.
Марсо же совершенно не обижается на этот жест, лишь весело и двусмысленно сверкает глазами и подтягивает резинку болтающегося на подбородке респиратора.
— Ваш эскорт готов, сэр эронт. — шутит Винс, оглядывая других охотников, а ханд’ар Аллимо закатывает глаза.
— Сэрэронт, — повторяет за ним Макс и снова фыркает.
— M&M’s! — ворчит шеф и командует, наученный горьким опытом разделять эту сладкую парочку. — Марсо, в хвост!
— Шеф? — удивляется Макс, не сразу признав начальника в респираторе и защите — он в последнее время мало куда выбирался лично, и его присутствие лишь говорит о том, что ситуация в метро складывается нехорошая.
— Хватит меня так называть, Монро! — ворчит Аллимо, поправляя очки, и поторапливает группу. — Поехали, время идет.
Винс встает в конце небольшой процессии, а Макс — вначале. Аника идет прямо за ним, и одно ее присутствие необъяснимым образом согревает его изнутри.

— Вот как они сюда пробрались. — говорит один из охотников из другого отдела, имея в виду фейханов и криноксов.
— Полезете туда? — интересуется Винсент, вытирая меч от липкой черной крови и глядя вниз, чем явно озвучивает мысли всех присутствующих.
Он позволяет недоверию в его интонациях смешаться в гремучую смесь со страхом и восторгом. Потому что черная непроглядная дыра в полу прямо посреди железнодорожного полотна заплетена тонкой почти невесомой паутиной, как нора какого-то монстра, и она совершенно точно не вызывает желания проверять, кого возможно встретить на нижнем уровне.
Макс вздыхает, пытается поймать взгляд Аники и легко касается пальцами её плеча, чуть робко, но подбадривающе соскальзывает по спине, и кивает. Он пару мгновений всматривается в серую темноту, стоя на самом краю, но не почувствовав за завесой прямой угрозы, щелкает лебедкой, закрепив ее за рельс и спускается вниз.
— Все чисто. — серь такая густая, что его крик снизу кажется каким-то глухим, будто из-под ватного одеяла. 
А тьма на полу тоннеля, такая концентрированная, будто его затопило нефтью. Она холодит ступни даже в ботинках. Макс ждет, когда Аника спустится следом, и помогает ей, снова мягко касаясь ее.
— Осторожно. Ты как? — спрашивает феникс, не давая собственной тревоге разлиться в воздухе.
Тьма что-то шепчет прямо на ухо, но Макс не слушает. Он беспокоиться за Анику — видит и чувствует, что ей нехорошо здесь, и инстинктивно старается держаться поближе, почти соприкасаюсь с ней плечами.

На удивление по пути к переходу они не встречают никаких опасностей. Один явно отставший от своей стаи фейхан пикирует на Макса с потолка, и феникс почти лениво отмахивается от него мечом. Прочая серая шушера разумно прячется по углам от света фонариков и внутреннего огня эронтов.
Он снова оглядывается на Анику, когда она чуть отстает:
— Все нормально? — Макс ждет ее и, когда она подходит, он внимательно вглядывается в ее лицо, — Ты уверена?
Он не знает, будет ли значит его предложение ей вернуться расценено, как оскорбление. В любом случае, он уверен, что она не согласится. И потому он касается ее руки чуть ниже плеча, желая в этот момент передать ей частичку своего света, тепла, сил — чего угодно, лишь бы она не выглядела такой измученной. Макс уже почти жалеет, что позвал ее.
— Держись. Мы почти пришли. — насколько может бодро говорит он ей, хотя он сам, мягко говоря, не очень-то хорошо чувствует себя в этом переходе.

Они почти подходят к переходу, тьма в этом месте еще не достает колен, но ее уровень заметно выше.
— Смотри, вот откуда тьма. Люки. — Макс поправляет очки, делает несколько снимков и видео для отчета в центр и сверяется с картой.
Как черный дым из трубы металлургического завода, тьма беспрепятственно льется наружу снизу, затапливая тоннель. Они очень вовремя, неизвестно, что здесь было бы через час. Или два.
— Мы на… — боковым зрением феникс улавливает скользящее в их сторону движение чего-то черного, взбудоражившего тьму, как будто кто-то взмахнул рукой… или длинным щупальцем под одеялом, — месте.
Макс мгновенно оказывается возле Аники, подхватывает ее за талию одной рукой, поднимает в воздух, будто она ничего не весит, и почти бесшумно перепрыгивает через щупальце.
— Зараза. Тоннель подметает. — говорит феникс охотничьим сленгом, не отпускаея свою эронтессу, и почти шепчет ей. — Попробуем подойти поближе?
Он понятия не имеет, какую тактику избирали Аника и Зак, когда они охотились на крэйвина, но сам он, помятую об этом монстре, что самое уязвимое его место — тело, предпочел бы не тратить время на борьбу с щупальцами. Это примерно как бороться с гидрой, отрубая ей головы одну за другой, пока она отращивает новые. А, учитывая, что они могут тянуться во тьму на несколько десятков метров, это могло бы превратиться в самоубийственно-увлекательное занятие. Радует в этой ситуации одно —  "подметая", как выразился Макс, тоннель, чудище патрулирует возможные пути подхода к нему, а это значит, что его тело где-то совсем близко.
Макс тихо опускает Анику, показывая карту и примерное положение аккумуляторов и энергоблоков, на которых эта дрянь могла расположиться.
— Нам вот сюда. Тссс. — шепчет он и корчит веселую физиономию, делая большие глаза. — Прыгай!
Когда ему страшно, Макса всегда тянет дурачиться и глупо шутить.
[indent]

[indent]

11 Dec 1507 — 10.25 a.m.

Ночная смена заканчивается. И Макс не торопится ни домой, ни на лекцию мастера Тоннели с ее травами и эликсирами — масла от темных тварей, противоядия — фармацевтика по сравнению со средневековьем ушла далеко вперед, но кое-какие рецепты остались почти неизменны. И приготовить их можно буквально на коленке, так что даже охотники не пренебрегают подобными ухищрениями. Другой вопрос, что для большинства зелий нужна квалифицированная ведьма, и поэтому Макс считает этот во многом очень теоретический предмет просто в высшей степени бесполезной тратой времени, посещая его исключительно из соображений, что теперь — ради нее — он не может себе позволить ударить в грязь лицом. Но так ли это важно перед лицом реальной угрозы? Как знания о зельях могли бы спасти их обоих пару недель назад? Ответ, который бы категорически не понравился мастеру Тоннели, напрашивается сам собой.

Макс застраивает у окна в коридоре, смотрит на её последнюю реплику в переписке как раз двухнедельной давности и чувствует холодный укол за грудиной. Он чуть подвел её, а все потому что недостаточно — хорош, силен, подготовлен… Потому что даже, когда вкладываешь все усилия, далеко не все зависит только от твоей воли и желания. Тогда в детстве ему повезло — и, возможно, из того случая он сделал неправильные выводы. Как бы там ни было, больше он не может позволить себе так облажаться снова.
Макс вздыхает и смахивает приложение, так ничего ей не написав.

Спустя десять минут он стоит перед Мильтраном с выражением лица человека, который твердо намеренным разбить себе лоб об стену, встретить грудью амбразуру и встать на пути у танка, если потребуется.
— Мастер Мильтран…
— Нет.
— Что?
— Нет.
— Но поче…
— Потому что нет.
Макс смотрит на мастера недоумевающим синим взглядом, в котором по кромке глубокого искреннего уважения разливается жгучее детское недовольство. Сухой тон голоса, впрочем, звучит совсем не по-детски.
— Вы не можете мне отказать.
— Ты еще даже обучение не закончил.
— Вы не можете мне отказать.
— Монро…
— Вы. Не можете. Мне. Отказать.
Макс всегда быстро схватывал правила игры. И Мильтрану ничего не остается как раздраженно выдохнуть, раздувая ноздри.
— Вы не можете…
Но Мильтран, осаживающее взмахнув ладонью у Монро перед носом, перебивает его. Повторяя положение Кодекса, молодой феникс щурится на него, как хищник, следящий за добычей.
— Я знаю. Знаю Кодекс. — фыркает его мастер, ворчливо уступая напористому птенцу, — Не поверишь.
Макс почти мгновенно меняется в лице, бодро улыбаясь мастеру.
— В таком случае, когда приступим? — с готовностью интересуется он.
И Мильтран закатывает глаза, пытаясь подавить еще один приступ праведного возмущения.
— Монро, это за один день не делается. Нужно подготовиться…
— Что нужно делать? — быстро спрашивает Макс, не давая мастеру возможности уйти в дебри теории, философии или истории.
Мильтран складывает руки на груди и изучающе смотрит на феникса. Макс чувствует желание выпрямиться под этим оценивающим взглядом.
— Хорошо. — наконец, после паузы говорит мастер. — Если ты так этого хочешь. Идем.

И мастер ведет его в медблок.
— Мириль, — кивает Мильтран главной целительница Ордена. — У нас тут феникс хочет пройти Испытание.
Глаза Мириль округляются, но в отличие от Мильтрана она держит себя в руках. Проверь его показатели, а я пока предупрежу Чайку. — и он обращается к Максу, — И тебе надо будет подписать согласие на Испытание, Монро. Если Мириль скажет, что все хорошо, конечно.
Максу кажется, что в его последнем слове после паузы звучит какая-то угроза или условный сигнал для ведьмы. И пока она проводит какие-то тесты — по мнению Макса с особой тщательностью, будто пытается непременно найти какие-то изъяны и отклонения — он почти не верит, что она допустит его к Испытанию. И когда она выдает заключение, что он годен, Макс даже удивленно вскидывает брови.
— Ты как будто и не рад? — с сомнением хмыкает Мильтран, уже вернувшийся с бумагой.
Мильтран мешкает и всё же озвучивает свои мысли о том, что Макс ведет себя, как кретин, которому надоело жить. И, если он о себе не думает, то хоть бы о своей ведьме подумал.
— Я и подумал. — мрачно насупливается Монро, ожидая в ответ еще десять реплик.
Но Мильтран лишь вздыхает и сует Максу в руки бумагу.
Средства связи по правилам нужно сдать, и когда Макс кладет телефон, бумажник и прочие личные вещи, которые ему точно не понадобятся в каморке из четырех стен, он мешкает, думая, что так и не предупредил ее. Родным он тоже не стал писать — незачем им волноваться. Они только виделись накануне, знают, что он много работает, может иногда не отвечать на сообщения сразу, так что пусть эта неделя хотя бы для них пролетит незаметно. Подспудно он надеется, что и Аника не вспомнит о нем за этот срок — а когда он выйдет, все уже будет кончено.

Три дня в изоляции проходят… проходят. В комнате нет окон, так что о времени суток Монро узнает только по часам и тому, как приносят еду. Ну и по телевизионной и новостной программе, хотя список предлагаемых фильмов весьма внушителен. Первые два Макс бегает на дорожке, смотрит телек, ест то, что ему передают через небольшое окошко в дверных панелях, снова бегает, читает какую-то мутную литературу, журналы. Хмыкает, обнаружив в стопке затесавшийся журнал с порнухой и даже машет им в камеру, комично играя бровями. Периодически ему становится плохо, Мириль сказала, это происходит, когда концентрат тьмы и еще чего-то впрыскивается в кровь из вшитой небольшой ампулы. И что эти моменты лучше лежать, но Макс чувствует, что ему почему-то лучше двигаться — даже через боль и морок — тогда это состояние быстрее проходит. И он бегает по дорожке, пока не почувствует, что его начинает отпускать. С первой же ночи приходят кошмары — с бредом, температурой и видениями из прошлого. Во вторую они как будто обретают материальность. Всю вторую ночь Макс не спит. Ему кажется, что он то идет по лесу, то бежит по заснеженным улицам, прижимая к себе раненую руку, то его зовут голоса родных, отдаваясь эхом и заполняя тенями и силуэтами углы комнаты.
[indent]

[indent]
14 Dec 1507 — 8.15 p.m.

На третий день Макс с трудом заставляет себя подняться утром. Но через пару часов все же доходит до беговой дорожки, после которой ему становится значительно лучше. Он даже с аппетитом завтракает — или обедает, Макс уже не смотрит на часы. Но к вечеру в груди снова начинает печь, а тело ломить, как будто организм уже не справляется с количеством тьмы и требует передышку. Макс не представляет сколько времени лежит на диване без движения, уставившись зависшим взглядом в синий экран с логотипом. Цвет, несмотря на практически выедающую сетчатку яркость, его почему-то успокаивает.
— Если захочешь поиграть в прятки в следующий раз, подумай об укрытии получше.
Голос. Голос действует на него успокаивающее, как елей на израненную душу. Как будто страдающему от жажды путнику пустыни дали возможность спрятаться в тени и выпить глоток свежей воды. Как будто сняли тугие обручи, стягивающие голову и ребра, и дали глотнуть чистого воздуха, подставить лицо прохладному ветерку.
Он медленно поворачивает к ней тяжелую голову — ее улыбка отражается в сердце солнечным бликом. Она вся ощущается в этой комнате как что-то бесконечно светлое и теплое.
— Как насчет того, чтобы сыграть во что-нибудь...вместе?
Макс улыбается ей, как дурак, и молчит. Несколько раз моргает, осознавая, что синий экран отпечатался на сетчатке багряным прямоугольником, трясет головой и ищет кнопку с выключателем.
— Прости, я… — он запинается, наконец, нащупывая выключатель возле кровати. — я…
У него нет оправданий. Ни одного.
— Я бы с радостью… — Макс выдыхает, улыбается и отводит грустный взгляд, с которым не может ничего сделать, но потом спохватывается, и в голосе его звучит тревога, — Разве тебе можно здесь находиться?
— Говорят, я… могу быть опасен. — обеспокоенно нахмурившись он внимательно смотрит на Анику. — И для тебя тоже.

Но она остается. И этот упрямый взгляд на мгновение напоминает ему Мари — спорить бесполезно, даже без слов понимает Макс. Но, по правде, он и не очень хочет. Может, он и правда не рассчитал силы, и в этот раз тьма добьет его. Но Аника не дает углубляться в мрачные пораженческие мысли.
Они разбирают правила какой-то игры, которую Макс видит впервые. На деле она выходит забавной, хотя, кажется, они что-то напутали. А пока они открывают карточки со смешными заданиями, Макс рассказывает:
— Я в детстве любил играть с мелкими в "Тьма наступает". Правда мы почти всегда проигрывали, потому что они начинали соревноваться, кто больше очков и ресурсов соберет, и в итоге я один бегал по полю закрывал воронки, но город все равно затапливало. Как-то раз меня убил монстр почти в самом начале. Дэйвин вылез. А я там как раз влип в ловушку в одной локации и меч потерял. И мелкие в ужасе шарахались по карте от монстров, и это было самое стремительное и провальное поражение. — смеется Макс и хмыкает, — Да-да, я тебе сразу сказал, феникс из меня так себе.
[indent]

[indent]
14 Dec 1507 — 10.00 p.m.

Следующая игра заставляет Макса напрочь отвлечься от текущей реальности — описать слова другими словами на время.
— О Боже, у меня плохо как с загадками, так и с играми на время. — смеется феникс, — Ладно. Я первый?
Макс выжидающе смотрит на Анику, засекающая тайминг.
— Готова? Поехали. — и тут же закатывает глаза, — Однокоренные нельзя? Хм… В общем, это груди по-старому. И из них нужно сделать фрукт. — Макс нарочито-похабно ухмыляется, — Можно даже два.
И открывает следующую карточку, но тут же меняет ее.
— Темные магистры… Следующая. Ага. Хм. Бывает между влюбленными, бывает рассказ.

Максу удается выпросить тарелку с сыром, ветчиной и орешками. И он жалеет вслух, что нельзя это все еще хорошим пивом запить.
Время летит.
После игры в слова они несколько раз пытаются выстроить самую высокую из возможных деревянную башню, вытаскивая дощечки из ее середины и основания. Они весело проигрывают друг другу. Но В какой-то момент руки Макса внезапно начинают дрожать, он дергает дощечку, и башня падает. И так же внезапно эта судорога прекращается. Макс рад, что Аника этого не заметила, и он смеется и делает вид, что все отлично. Тем более, что следующая башня выходит поистине огромной. Никто не намерен проигрывать или уступать, они болтают, Макс с упоением грызет орешки. А потом, когда Макс встает вытащить из башни еще одну дощечку, стоит ему склониться на ней, как его как будто накрывает капюшоном, сотканным из тьмы - ампула снова вбросила в его кровь частицу темного яда. Ничего не видя перед собой, феникс буквально сносит башню и отшатывается назад, сползая на пол возле кровати, опираясь на нее спиной. Голова обессилено  запрокидывается назад, Макс тяжело дышит и чуть постанывает — с каждым разом это становится все болезненнее.
— Прости, — шепчет феникс, когда приступ его чуть отпускает.
Он закрывает и открывает глаза, но силуэты и очертания появляются далеко не сразу. И хоть он не видит Анику, он чувствует, что она здесь, совсем рядом, рассвечивает своим присутствием навалившуюся на него тьму. Он пытается улыбнуться ей.
Собравшись с силами, Макс с ее помощью забирается на кровать. И тьма, будто ждавшая момента завладеть им безраздельно, налетает, как стая крылатых беанов, готовых разорвать кого угодно когтями и острыми клювами. Макс закрывает глаза, и теряет ощущение опоры. Как будто он снова скатывается в проклятый котлован. Он пытается бежать наверх, но ноги вязнут в глубоком снегу, а потом он начинает катиться по склону вниз, увлекая его за собой, будто затягивая в воронку. И раззявленная гнилая пасть ларвы, ждет его там внизу, а в голове звучит искаженный до омерзения насмешливо-холодный голос бабушки: "мой маленький феникс".
Макс вскидывается и резко садится на кровати — затягивающая его воронка отступает, тени плывут по углам. Куинто и его прихвостни в разы больше и сильнее него передвигаются от стены к стене, окружая. Насмешливые комментарии как будто вмерзают в стылый воздух, заполняя ее, как вата, не давая дышать. Макса начинает трясти от холода, и он судорожно пытается вдохнуть, но воздух становится, как вода — тяжелый и никаких усилий не хватает, чтобы втянуть его в себя. А даже, если это удастся, то ты все равно захлебнешься. Макс снова дергается — и снова на мгновение приходит в себя —  он лежит на кровати и тяжело дышит. Рядом с ним Аника, и он понимает, что, когда он опять тонул во тьме — это она протянула ему руку. Он стискивает ее ладонь в своей, не в силах сопротивляться новому наваждению, но теперь он чувствует, что у него есть огонек надежды. Его персональный маяк в этом море мрака.

♫
Я бросаюсь в реку времён,
Пусть она меня унесёт.
Всем течениям вопреки
Разлучит с моим естеством,
Я вернусь из этой реки
Обновлённым другим существом.

12.02 a.m. – 26 October
[indent]
Аника выбирает комедию, и Макс с радостью соглашается. Они как раз собирались сходить с Винсентом на этот фильм, но теперь Марсо перетопчется. Макс берет билеты, но мешкает, прежде, чем предложить ей потом поужинать. Подумав, Макс решает отложить этот вопрос на после сеанса — вдруг она не захочет, устанет от его общества. Мало ли какие ещё причины могут найтись у девушки отказаться. А согласись она сразу, потом может посчитать неудобным сбегать с запланированного мероприятия и тяготиться им. Впрочем учитывая его прошлый весьма опыт, женщины ещё и весьма противоречивы — одной нравилось знать все заранее и без сюрпризов, другая ненавидела жесткий график и тайминг. Так что он решает все же действовать по ситуации.
[indent]
Но его беспорядочные мысли на этот счёт оказываются напрасными — она с легкостью и, судя по всему, даже радостью соглашается. В сердце вспыхивают теплые язычки согревающего пламени.
И Макс зовет ее в ресторанчик в его районе. Здесь он, кажется, знает, все кафешки — Лиранта очень любила вкусно поесть и очень не любила готовить, и Максу пришлось найти кафе и рестораны под разные гастрономические запросы, чтобы при этом аппетиты молодой белокурой красотки не сильно били по его карману.
[indent]
И, пока эронты добираются до ресторанчика, они обсуждают фильм. Макс шутит о том, что в некоторых сценах он узнал себя и Винса, а еще Мильтрана и Чайку. А еще о том, что все его знакомые, кроме Винсента вечно затыкают его, когда он комментирует сцены в фильме. Так что он сдерживался весь сеанс изо всех сил, позволив себе короткий комментарий лишь раз.
— Мне кажется, Винс просто смирился, — хмыкает Макс, лучезарно улыбаясь Анике.
Они болтают за едой, и Макс так увлечён Аникой, что не замечает, что происходит вокруг. Тьма обрушивается, как снежная лавина с утеса. Феникс подбирается почти мгновенно, выхватывает меч, но уже поздно — небольшая тварь прыгает на ребёнка. 
— На кухне ещё одна.
И Монро безоговорочно подчиняется. Он коротко выкрикивает положенное регламентом, когда картина разрухи на кухни предстаёт перед его глазами. Вовремя:
— Осторожно! — кричит ему молодой парень, вооружившийся ножом и крышкой от большой кастрюли, высовываясь из-за дверцы шкафа с продуктами; остальной персонал прячется за столами, плитами и дверцами холодильников. — Она перевернула масло. Шеф поскользнулся и... Я пытался ее прогнать...
Макс смотрит на раскинувшееся на полу тело в следующем проходе, щурится — тварь, не такая жирная, как та, что была в зале, обвила хвостом шею повара и явно намеревалась сожрать его. Тоненькая струйка крови вытекает из-под головы повара. 
Макс взмахивает мечом, едва не проскальзывает на масле, как на дорожке из льда, тормозит плечом в холодильник. Бестия шипит, соскакивает с шеф-повара и пытается ухватиться хвостом за него, большая лягушка с языком на заднице. Но феникс взмахивает мечом ещё дважды, наконец, отсекая твари голову. Тело падает на масляный пол кухни и, конвульсивно дергая лапами и хвостом, обогливается, будто сгорает без огня, превращаясь в ссохшийся скелет. Голова откатывается к ногам парня с щитом-крышкой вереща и так же ссыхаясь.
— Вызовите скорую. У него травма головы. — бросает Макс охреневшему парню и выбегает из кухни, едва не вынеся все тем же плечом косяк вместе с дверью.
К счастью, в зале полы не такие скользкие, и масло успевает немного стереться с подошв, когда Монро подбегает к Анике. Она уже освободила ребёнка, но тварь схватила ее за запястье, и заклинания, что ведьма шепчет, отчего-то не сразу срабатывают. Макс не успевает сделать что-либо, лишь касается ее плеча, занося меч для удара по твари. Но тут какой-то из заклятий все же уничтожает тварь, и та орет, а потом, как конфетти на Новый год, вспыхивает и рассыпается догорающими в воздухе чёрными лоскутами.
Макс с тревогой смотрит на дрожащие руки Аники. Он не представляет, что в таких случаях нужно делать и как ей помочь. И мысленно проклинает себя за то, что он совершенно не готов быть эронтом, потому что он совершенно нихрена не знает об этом. О ведьмах. Вообще ни о чем. Он ещё даже на феникса не выучился, какой  он к черту эронт.
— Как ты? — Макс придерживает ей дверь, а ее под локоть.
Он заглядывает ей в глаза, но Аника не отвечает. Она бледнеет на глазах, и они успевают отойти каких-то несколько десятков метров от ресторанчика, когда она обессиленно сползает прямо к нему в руки.
— Эй! Аника! — обеспокоенный окрик, впрочем, не заставляет ее очнуться.
Макс приживает ее к себе, не давая сползти вниз, как тряпичной кукле. Он трогает ее щеки тыльной стороной ладони и касается губами лба — она явно замерзает.
— Черт...
Монро отчетливо чувствует острое желание убраться с улицы. А часы тревожно пикают оповещением о грядущем разливе тьмы.
— Приплыли. — рычит феникс, подхватывая Анику на руки, как принцессу.
До его дома отсюда по счастью совсем недалеко, можно было бы вызвать транспорт Ордена, но они не успеют до разлива. Даже такси сейчас не поймать — все спешно бегут с улиц.
— Немного потрясёт, прости.
Подъездная дверь хлопает с железным лязгом за ним — Монро успевает войти под защиту здания даже не впритык. Хотя по ощущениям тьма наступает им на пятки, и Макс даже несколько раз оборачивается, вспоминая что-то из лекции про физику тьмы, о том, что она предварительно «выедает» пространство прежде, чем заполнить его собой. Возможно, именно этот феномен он и ощущает на себе.
Под внимательным взглядом соседа-алкаша Макс невозмутимо проносит свою ношу и, уперев колено в дверь, чтобы освободить руку, достает ключи.
Макс укладывает ведьму на свою кровать, проверяет пульс и дыхание, трогает щеки и нос — она ледяная и пульс слабо прощупывается. Быстро скинув с себя верхнюю одежду, он возвращается в комнату. И вздыхает. Тугой ком тревоги сворачивается где-то внутри.
[indent]
Аккуратно снимая с Аники обувь, он только сейчас понимает, какие тонкие на ней колготки и какие короткие шорты. И какие стройные у неё ноги. Макс снова выдыхает и приступает к пальто. Её левая рука никак не хочет покидать рукав, но общими усилиями они с Аникой, хотя она вряд ли про это когда-нибудь узнает, все же справляются. Отложив пальто в сторону, Макс замечает, что на ней надета набедренная кобура для стилета. Монро закатывает глаза и ухмыляется одновременно. Тревога в груди бьется, будто птица внутри шумоизолированной стеклянной клетки — ни одного звука не слышно, только вибрация от ударов в стекло.
Феникс осторожно расстегивает застежки и снимает ремни, заодно проверяя нет ли ремня на шортах, помятуя о собственном печальном опыте, как можно себе все намять одной неудобной пряжкой. В последнюю очередь Макс бережно стягивает перчатки и растирает её ледяные пальцы горячими ладонями.
Он с легкостью приподнимает ее, убирая покрывало и накрывает одеялом, мысленно порадовавшись, что поменял постель буквально пару дней назад и, кажется, ещё даже не успел в ней толком поспать.
Макс садится рядом с Аникой на постель. И снова трогает ее лицо, нос, греет руки в своих ладонях.
Он хочет позвонить или написать Мильтрану, спросить, что нужно делать в такой ситуации, но связи нет — тьма накрыла район, как коконом. Рабочий телефон с выходом на орденский спецканал он как назло забыл в офисе. Внутренний голос, однако, тут же  подсказывает, что он его нарочно там оставил, чтобы не беспокоили. Макс обзывает внутренний голос последним идиотом (добавляя пару эпитетов похуже) и, бережно повернув ведьму на бок, начинает мягко растирать и массировать ей спину и плечи.
В указаниях к первой помощи пострадавшим от тьмы имеются примерно те же рекомендации, что и при помощи от гипотермии: человека нужно согреть и наладить ему кровообращение. С той лишь небольшой разницей, что холод вытягивает тепло, а тьма — саму жизнь.
Натирая ее ледяные ноги прямо под одеялом, Макс думает, что в его доме в жизни не водилось грелок. Но зато где-то была большая старая бабушкина шаль из шерсти — невероятно теплая, мать кутала его в нее, когда он сильно кашлял, говорила, что она волшебная, и непременно поможет. Максу было уже четырнадцать и, конечно, он давно не верил в сказки, но не верить в волшебство шали почему-то не получалось.
[indent]
И, когда ее щеки чуть розовеют, а руки становятся теплее, Макс перестает без остановки гладить и растирать эронтессу, и идёт поискать шаль. Та находится удивительно быстро на дальней полке полупустого шкафа. Хотя Монро почти уверен, что мать искала ее несколько раз после переезда, но так и не смогла найти.
Феникс накрывает шалью Анику поверх одеяла, поправляя то, снова садится рядом и берет ее за руку — на всякий случай. Черт его знает какой. Он хотел бы поделиться с ней всем своим теплом и силами, если бы это так работало.
[indent]
Макс не знает, сколько проходит времени. Он оглядывается — тьма за окном поднимается выше его первого этажа и даже не думает опускаться. Дрёма начинает одолевать феникса, но он отчаянно борется с усталостью, охраняя сон Аники.
На всякий случай он ещё раз проверяет её — ведьма уже совсем теплая и, кажется, крепко спит. Тугой узел внутри чуть распутывается, дышать становится легче. И его глаза тоже закрываются сами собой — бессонные ночи перед зачетом и сегодня дают себя знать.
Макс мягко отпускает ее руку, не желая нечаянно разбудить. Но ещё какое-то время сидит рядом, кивает головой, как болванчик. Затем устраивает подбородок на ладонях, а локти упирает в колени. А потом и вовсе сползает с кровати на пол, чтобы опереться на неё спиной. Макс не замечает, как заваливается на бок и, подложив под голову руку, засыпает прямо на полу.
[indent]

[indent]
08.06 a.m. – 27 October
[indent]
Утро наполнено запахами... еды. Макс пытается удержать сладкий сон за хвост, но тот тает. Живот издаёт звук голодного отчаяния. Однако, аппетитные запахи не исчезают вместе со сном, как происходит обычно. И Макс с любопытством открывает глаза. С кухни действительно веет чем-то жареным и явно фантастически вкусным.
События предыдущего вечера смутно всплывают в голове. Но запах ландышей и мелиссы, кажется, навечно впечатался в память, как и касание губами её бархатной прохладной кожи. А потом ее сначала слабо, а затем все сильнее разгорающееся тепло под его руками.
Макс морщится, смотрит на часы и зябко потягивается, чувствуя, что отлежал себе руку — так крепко он спал. Феникс трет щеки, понимая, что вроде должен был выспаться, но почему-то не испытывает прилива бодрости, как обычно.
Поднимаясь, Макс окидывает комнату глумным взором, запоздало не обнаруживает Анику в постели, и, сложив два и два (запах еды с кухни и пустую кровать), чувствует себя почти Шерлоком.
А потом он натыкается взглядом на свое взлохмаченное отражение и осознает, что неплохо бы переодеть хотя бы майку, раз уж помятую физиономию он переодеть никак не сможет. Критическим взглядом Монро оглядывает одну из любимых белых футболок на предмет наличия пятен. Пятен спросонья он не обнаруживает и думает, что, возможно , сходить в душ было бы лучшим решением, но он не совсем понимает, что ждет его там, по ту сторону двери в спаль...
— Прости, что не дождалась, когда ты проснешься, - робкое лепетание вторгается в тишину спальни.
Монро замирает с футболкой на предплечьях, успев просунуть только одну руку в рукав. Улыбка трогает уголки его губ и становится озорнее и шире, когда он ловит на себе ее заинтересованный взгляд и румянец разливающийся на щеках. А то, как она запинаясь сообщает, что завтрак готов, и пулей вылетает из комнаты, заставляет его широко ухмыльнуться и таки натянуть футболку через голову.
[indent]
Запах на кухне буквально сводит с ума — еда! Но по дороге он все же заставляет себя заглянуть в ванную. Попытка зачесать встопорщившийся вихор на макушке никаких результатов не даёт. Душ бы определенно помог, но на это уже нет времени. Да и желания, собственно, тоже. Кухня притягивает его, как магнит.
Макс не понимает, почему он так голоден — в смысле, еще больше, чем обычно. А Аника выглядит вдвойне смущенной. И, когда она устремляется к заварнику мимо него, ему приходится буквально вжаться в шкаф и боком просочиться за стол, чтобы не задеть ее плечом на узкой кухне.
— Сахар?

— Как ты? Как себя чувствуешь? — хоть и запоздало, но встревоженно
Макс кивает, почти садится, но затем снова вскакивает, испытывая смешанное чувство неловкости от того, что несколько часов назад облапал ее чуть не с ног до головы в попытке согреть, а теперь старается разойтись с ней в слишком тесном помещении. И, конечно, от того, что эронтесса… нет, ЭРОНТЕССА! Готовит завтрак на его убогой кухоньке, которой давно требовалась не то что генеральная уборка — капитальный ремонт. Всей квартире. Макс цепляется взглядом за потрескавшуюся в нескольких местах штукатурку, которой ему просто некогда заниматься, и давит внутри нехорошее чувство, не давая ему родиться и расползтись, отравляя внутренности.
[indent]
А Аника, видимо, не разгадывает его маневр, и в попытке отойти напротив шагает в ту же сторону, куда и Макс. И когда ее макушка оказывается прямо у него под носом, феникса снова накрывает этот запах — ландыши, мята и мелисса — и он мешкает, застопорившись. Он все же делает шаг в сторону, хотя в этот самый момент ему безумно хочется снова ощутить под руками её хрупкую спину, мягкость волос, прохладу ладоней… и тепло лба, если коснуться его губами. Макс надеется, что Аника не поймала этот его взгляд. Чувствуя, что бесповоротно краснеет, он стремительно оказывается около навесного шкафчика и открывает дверцу, которая всегда выпадает и никогда не закрывается с первого раза. Доставая оттуда варенье, Монро захлопывает ее трижды, профессионально делая вид, что так и задумано.
— К чаю. Малиновое. Будешь? — улыбается он как ни в чем ни бывало и лезет в другой шкаф за розетками для варенья.
Разговор за завтраком как-то не клеится, и Макс решает начать с того, что его действительно волнует и волновало всю эту ночь. Ладно, почти всю. В итоге он все равно не смог сберечь ее сон и позорно уснул в середине, как только ей стало лучше.
— Я…
Хотя сформулировать это волнение на деле оказывается куда сложнее, чем мгновение назад это представлялось в его голове. И выглядит оно отнюдь не так забавно. Макс проглатывает большой кусок омлета, и серьезно смотрит на Анику.
— Я не совсем не понял, что было вчера. То есть эта тварь пожрала тебя. И я, если честно, — он чешет бровь рукой с зажатой в ней вилкой, — совсем не представляю, что надо делать в таких… случаях. Такое часто бывает с охотниками и фениксами. Там все понятно — укрыть, согреть, инъекция света в критических случаях. Но ты ведьма. И…
Макс только сейчас думает о том, что любая другая ведьма, наверное, его за такую халатность и полное отношение уже бы выгнала с испытательного срока — и была бы абсолютно права.
—  Был разлив. В этом районе такси едет дольше, чем пара минут, и… мой дом был ближе всего. — сообщает Макс омлету, — А я оставил рабочий телефон в министерстве, так что вызвать помощь не мог. И уведомить о случившемся Чайку или Мильтрана.
Омлет укоризненно смотрит на него двумя округлыми выемками. Макс поднимает взгляд на Анику. В ожидании её вердикта брови вопросительно извиняясь, ползут вверх и сходятся над переносицей.
Ему отчего-то безумно хочется говорить ей "прости" — "прости, что бросил тебя наедине с этой тварью", "прости, что не уберег", "прости, что меня не было рядом в тот момент, когда я был нужен", "прости, что я не знал, как тебе помочь", "прости, что притащил тебя сюда, а не в медотсек Ордена", "прости, я не хотел тебе показывать, где я живу", "прости, что приятный вечер закончился вот так". Но еще безумнее ему хочется коснуться ее губами — лба, щеки. Монро уверен, ее губы сейчас малиновые на вкус.
А потом он мысленно дает себе звучную оплеуху, возвращающую его в реальность.
Она эронтесса.
Это слово с самого детства означало для него что-то сказочное, невероятное, запредельное — что-то выше, чем простые смертные, чище, прекраснее. Как и любой мальчишка, он мечтал о чем-то подобном — однажды проснуться и узнать, что в тебе есть огонь феникса, чтобы потом встретить свою ведьму и одержать бок о бок с ней сотни невероятных побед над тьмой и ее тварями. Мечтал. Но, конечно, никакого огня в нем не пробудилось, и он стал охотником — то, к чему он действительно стремился в жизни, отставив в сторону глупые детские фантазии. И вот он феникс. А через полтора года она выбирает его, потому что ее феникс оказывается предателем. И его ставят рядом с ней на одну ступень. Немыслимо. Непостижимо.
Она эронтесса. А он… он не переставал ощущать себя так, будто случайно забрел на чью-то свадьбу, с которой пропал жених, и его быстренько заменили на Макса Монро, пока гости не заподозрили неладное. И вроде бы невеста — мечта сотен мужчин. Вот только все равно чувство, что он не на своем месте на этом празднике жизни отпускало Монро только, когда они оказывались с Аникой наедине в неформальной обстановке. Как вчера вечером… и как… сейчас?
Макс ловит себя на том, что его лицо без его ведома успело изменить выражение, и теперь он улыбается ей, как дурак. Осознание, что неизвестно сколько времени это продолжается, повергает Макса в еще большее смущение. Он опускает глаза вниз и обнаруживает, что когда-то успел доесть укоризненный омлет.
— Я уберу, — Макс встает, сунуть тарелки в раковину.
Он выдыхает, не в силах отделаться от ощущения, что явно пропустил какую-то важную часть диалога, и от того чувствуя себя еще более неловко, чем вначале завтрака.
[indent]

[indent]
14 Dec 1507 — 10.00 p.m.
[indent]
В мире теней каждый ничтожный страх обрастает плотью, вгрызается в тело и рвет его изнутри. Каждая эфемерная темная эмоция материальна, как резкий толчок в спину тому, кто стоит узкой доске над голодной бездной. А каждая мимолетная слабость, подобна выброшенному над неприступной крепостью белому стягу и добровольно открытым навстречу всем бедам и злу вратам.
Но её легкие касания, будто проблески летнего солнца, робкие, но теплые лучики.
Макс не слышит слов, но сначала видит, а потом осязает золотую нить в своих руках, что звенит незнакомым мотивом и жжет ладони светлым теплом, но Макс не отпускает ее. Фениксу кажется, что он следует за ней целую вечность, горячая нить теряется, выскальзывает из замерзших и онемевших пальцев, но Макс держится за нее, как за спасительную соломинку в бушующем океане из тьмы и удушающего холода. И кажется, что в мире больше нет ничего — только лютый буран из черно-серого снега, эта нить и необходимость идти вперед. Макс не спрашивает, зачем, он просто знает, что по пятам следует что-то чудовищное в своей неотвратимости, невыносимое, и оно уничтожит его, стоит ему замешкаться Но нить выводит его. Макс чувствует, что он снова в безопасности, и проваливается в темноту — но в этот раз она теплая и спасительная.
[indent]
Он просыпается резко, как будто его окунули в прорубь с холодной водой, а по жилам вместо крови разлили горячий свинец. Макс лежит, глядя в потолок, не в силах пошевелиться. И тот переливается всеми оттенками тьмы, и твари всех мастей и форм наполняют комнату. Самая черная вползает через окно, раскидывает призрачно-шевелящиеся темные щупальца, тянется к нему, хватает за ноги, за руки, пригвождает к кровати, не дает пошевелиться. Одно из щупалец смыкается на горле, и где-то слышится гадкий смех, и ощущение падения вниз, и боль, и страх. Глаза режет от неродившихся слез прошлого — родители любят его. Любят. Любят! Он повторяет себе это по несколько на дню. Но чужие злые слова вонзаются в спину острыми иглами.
Посмотри на себя. Кому ты нужен. Даже твоя мамаша поспешила избавиться от тебя…
Кто еще здесь учится? Отбросы, нищие и те, чьим предкам наплевать на своих детей.
Они продали нас Ордену!
Родители сдали тебя сюда, чтобы получить за это льготы…
Лицо Мильтрана застывает в воздухе чуть дольше, чем остальные.
Одиночество всегда ощущается как вакуум где-то в животе. Колющая иголками пустота и невыносимая легкость, будто проглотил воздушный шарик с булавками, и сам стал таким же пустым... никчемным. От этой пустоты хочется смеяться и выть одновременно. А еще больше — бежать, не оглядываясь. В попытках отыскать стержень где-то внутри. Опору. Как острие клинка — прямое и ровное, несгибаемое и холодное. Покой и уверенность. Жизнь и огонь на заточенной острой грани.
Макс судорожно выдыхает, его будто пригвоздили к кровати с десяток мечей. А тьма шелестит, меняя черные абрисы быстрее, чем они обретают плоть.
Им плевать на тебя. Иначе они не сдали бы тебя в вечное рабство Ордену. 
У них семья.
Ты там лишний.
Они счастливы.
Им будет лучше без тебя.
Тебе все равно там нет места.
И никогда не было".
В груди зияет дыра. В кармане назойливо звенят несколько жалких монет, отчетливо пахнет мясом и выпечкой. А в отражении витрины хмурое худое лицо на фоне хромированной стали руля, плавно перетекающей в зализанный темно-синий спортивный корпус на двух колесах, и небрежно разбросанные по небу облака. Десятка мечей Таро летит под ноги, вырванная ветром из рук суматошной цыганки. Чёрный взгляд, пронизывающий до костей. Змеиное шипение.
Они предали тебя.
И она предаст.
Ядовитый укус прямо в сердце. И постылое холодное одиночество, накрывающее преимущественно ночами, когда никто не видит, не слышит. И, к счастью, никогда не узнает.
[indent]

[indent]
14 Dec 1507 — 10.50 p.m.
[indent]
Макс корчится, и все же переворачивается на бок, освободившись от пут. Запах лесной малины, мяты и мелиссы размывается светлым маревом совсем рядом — стоит лишь протянуть руку и коснешься.
Аника.
Мысль, как проблеск света. Он делает движение в её сторону. И осекается. Пальцы скребут простыню в слабой попытке дотянуться. Но Макс не смеет преодолеть этот барьер — выстроенную им самим стену.
[indent]
Со смерти бабушки он почти перестал просить других о чём-либо. С чужими это просто было бесполезно — учеба в школе это прекрасно ему продемонстрировала. А своих... Макс говорил себе, что он не хочет никому усложнять жизнь, обременять своими просьбами, желаниями — собой. Даже несмотря на то, что почти всю школу половина преподавателей наперебой уверяли его, что он дерётся, потому что так он пытается привлечь внимание — их и родителей. Макс же был уверен, что во-первых несправедливость должна быть наказана, даже, если ее не видят в упор те, кто мог бы решить проблему в два счета. А во-вторых, стоит ему только попросить это внимание у родителей, как он его тут же получит. Но просто он не считал себя в праве. Ведь он прекрасно знал, как им тяжело, а ему что — он не работает в ночные смены, не воспитывает двух младших детей, которым очевидно нужно очень много внимания и заботы. Его дурацкие ночные кошмары тоже не были попыткой привлечь внимание. Но иногда справиться с ними было чертовски сложно. Макс уверен, что родители это понимали, как и то, что научиться справляться с ними самостоятельно заняло у него какое-то время.
И постепенно это вошло в привычку — стараться никого не напрягать и думать о том, что ты можешь сделать для них, как помочь. Ведь ему же ничего не нужно — у него все есть. Работа, квартира, друзья. А со всем остальным он вполне в состоянии справиться самостоятельно.
[indent]
Но зияющая дыра почему-то не исчезает от этих привычно стоящих на страже мыслей — только сильнее ширится, ощущается еще пронзительнее и больнее. Тьма давит и, как караконджул, всаживает тридцатисантиметровые когти в спину, прошивая грудину насквозь. Сжимает сердце в острых шипастый лапах. И Макс, как в детстве, зажмуривается от боли, страха и безысходности, нарушая свои же парила, — шагает через собственную стену и тянется вперед.
[indent]
18 Dec 1491 — 4.48 a.m.
[indent]
— Лиам? — сонный голос матери заставляет отца выдохнуть и приподняться. — Что случилось?
— Опять кошмар? — сочувственно спрашивает отец, глядя на сына, улегшегося на пол прямо рядом с родительской кроватью.
И Макс молча кивает, стыдливо пряча глаза. Он знает, что уже достаточно взрослый, чтобы справиться с этим самому — шутка ли, почти двенадцать лет. Но оно сильнее него, эта тьма, и ему все же приходится тревожить родителей. Эрвин вздыхает и садится на кровати, откидывая одеяло. Почти пять утра — ему пора собираться на работу.
— Расскажешь?
Макс отрицательно качает головой, как будто от его слов страхи лишь обретут материальность и вырвутся из мира снов в реальность. Эрвин снова вздыхает встает, направляясь в сторону кухни.
— Чай? Какао?
[indent]

[indent]
14 Dec 1507 — 11.38 p.m
[indent]
В этот раз он тоже не отваживается просить. Просто подбирается ближе, утыкается носом и лбом в тёплую спину, вдыхая дикую малину и покой свежего леса. Его бьет мелкая — то ли от холода, то ли от этой высасывающей черной дыры внутри — дрожь. Плохо, больно, ознобно или просто тоскливо — Макс почти не различает ощущений, что слились в какой-то один заунывный диссонанс внутри, немного стихший, стоит вдохнуть в себя немного ее света.
И вопреки всем ожиданиям, Аника поворачивается к нему, и обнимает. Прижимает к себе.
Дышать становится легче.
И внезапно Макса накрывает гадкое чувство, будто он позволил себе слишком большую слабость. Непозволительную роскошь. Слишком много жалости к себе. Ведь он должен...
Он прячет лицо в ее запахе.
И с удивлением чувствует, что в ее объятиях почему-то не хочется долженствовать, не хочется соответствовать — хочется  просто быть. Любить. И быть любимым. И два слова «прости» и «спасибо» сливаются в одном выдохе.
[indent]
А потом их обоих утаскивает в воронку ее прошлого. И Макс остро ощущает не свой страх, потерю, отчаяние, смирение в ответ на несправедливость, робкую любовь, отвергнутую и скомканную чужими грубыми пальцами, растоптанный огонь, презрение, предательство и... всё то же постылое одиночество, как главная тема саундтрека к их обеим, как выяснилось, жизням.
Он судорожно выдыхает и сильнее прижимается к ней, будто пытаясь передать, что она больше не одна. И что теперь все будет хорошо.
[indent]

[indent]
7.38 p.m. - 19 November
[indent]
Максу кажется, что он тонет — как и всегда, когда приходится спускаться в тоннели. Хорошо знакомое состояние подавленности, тлена и звериной злости, когда хочется или убиться или проломить кому-то череп. Сначала мозг паникует, потом привыкаешь, главное игнорировать эти эмоции, цепляющиеся, как луковая шелуха, и становится почти нормально. Настолько, что даже вполне комфортно, как дома на диване. С той лишь разницей, что там тебя не пытаются сожрать дюжина разных тварей за одну прогулку к холодильнику.
— Попробуем Аскватр?
Макс выпучивает на Анику синие глаза, радуясь, что она не может видеть выражение его лица под очками темного видения и респиратором. И смутно вспоминает, что это. То есть технику он, конечно, знает, а вот сложные объяснения с магическими формулами, как именно это происходит, он не помнит от слова совсем — ведь даже не старался запоминать.
[indent]
— Четыре стихии, —  едва слышно бурчит себе под нос феникс, повторяя за ведьмой, и целится.
Раз.
Два.
Три.
Четы…
— Черт! — сталь безжизненно звякает об пол, когда крейвин лениво отмахивается и сбивает заговоренный клинок.
Звук глохнет, будто растворившись в черной дыре. Дышать как будто тяжелее с каждым вдохом, но Макс не обращает внимания.
Еще один нож летит точно в цель, но тьма всегда оказывается быстрее. Разбуженная тварь, как черная ртуть — так же стремительно стекает с генератора, как убегающие по полу шарики из разбитого градусника. Заклятие искрит, Макс лишь интуитивно понимает, что ничего не вышло, держа в левой руке клинок на отлёте.
Истекающая тёмным дымом щупальца разит неслышно — словно мстит потревожившей его ведьме. И Макс не успевает встать между Аникой и тварью, принять удар на себя. Живая тьма оплетает горло ведьмы на какие-то мгновения, но Макс по опыту знает, что такое близкое знакомство может показаться постыло долгим. И, не медля, лезвие клинка входит в щупальце крейвина, как горячий нож в масло. Тварь издаёт острый резкий вопль на грани ультразвука, конвульсивно дёргается, в ярости отшвыривая Анику и подсекая Монро обрубком, растворяется в зияющем провале во внешние катакомбы. Тьма, плещущаяся по полу, накрывает его с головой, как когда-то давно. И Макс, хлебнув её от неожиданности сквозь респиратор, не чувствует ничего, кроме привкуса холодной тревоги и притупленной серости отчаяния. Ничего нового. Он вскакивает на ноги почти мгновенно.
— Аника!
На полу под одеялом из чёрного дыма извивается отрубленное щупальце, все ещё пытаясь схватить обидчиков. Макс перепрыгивает его. Его ведёт чутьё — инстинкт, древний, как само пламя. Тот же, что вывёл его от котлована домой, из мрака тоннелей на поверхность — и не раз выводил к свету. Сейчас же этим светом была она.
И через мгновение Макс выдёргивает её из клубов чёрного строящегося дыма.
— Аника! — он встряхивает ее, но голова ведьмы безжизненно мотнувшаяся туда сюда, запрокидывается назад. — Черт...
Вот теперь тёмный ветер сдувает с отчаяния горький пепел, и оно начинает тлеть и разгораться внутри, забивая легкие  удушающим дымом нарастающей паники.
— Черт. — снова повторяет Макс,  пытаясь успокоиться и, подхватив Келли под колени, как принцессу, с тревогой прижимает её к себе.
Ни на мгновение не выпуская из рук свою драгоценную ношу, Макс подбегает с ней к распределительному щитку, который облюбовала тварь. На металле виднеются чёрные вмятины, будто обугленные, следы — росчерки его пасти.
Макс жмёт на красную кнопку аварийного генератора рядом — тот заводится несколько секунд, которые кажутся Монро вечностью. И поднимает вверх рубильник. Защитный световой контур вспыхивает первым, затем появляется аварийное приглушённое освещение. Тьма, ставшая не такой чернильной и чуть рассеявшаяся от включённого контура, будто тени леса от бликов костра, с едва уловимым гулом сжимается и начинает вибрировать под ногами, стекая в дыру в полу. Дышать становится чуть легче. Дальше дело за электриками и ремонтниками. И Макс бегом устремляется к лебедке, где их ждут охотники. Он пытается предупредить их, но связь на этом уровне по-прежнему барахлит.
Когда они поднимают Анику наверх, даже никогда не унывающий Винсент бледнеет, читая отчаяние в лице друга.
— Она ледяная. — едва слышно шепчет ему Макс.
И Аллимо с охотниками помогают как можно быстрее транспортировать ее наверх.
Макс не оставляет Анику ни на мгновение, и даже в машине скорой помощи Ордена держит ее за руку, мягко сжимая ее между своих двух ладоней и растирая пальцы.
В медблоке Анику укладывают на кровать. Ассистент готовит какие-то инъекции, Макс ждёт, что его сейчас выгонят, но Мириль шепчет какие-то заклятия и будто делает вид, что не замечает его в упор. Зато потом поднимает глаза и несколько секунд смотрит на Макса этим ее пробирающим по позвоночнику изучающим взглядом, будто хищник, оценивающий добычу. Максу становится неловко, но он не двигается с места, и ведьма начинает задавать ему вопросы — коротко и строго. Так же коротко Макс рассказывает, что случилось.
— Ты нёс ее на руках?
— Да, мы подняли ее...
— Ты нёс ее на руках? Всю дорогу. Только ты?
— А... — Макс запинается, сбитый с толку нелепым вопросом — конечно он, кто же ещё, — Да. Я.
— А в машине?
— Что в машине?
— Где ты сидел в машине?
Макс смотрит на Мириль непонимающе, но, если этот странный допрос должен как-то помочь Анике, он готов рассказать целительнице даже то, что снится ему последние пару недель. Хотя он о таком даже Винсенту бы не рискнул поведать.
— Рядом. Держал ее за руку... — добавляет он, подумав.
— За руку... — Мириль задумчиво смотрит на результаты тестов. — За правую или за левую?
— За правую. — Макс хмурится.
— Хммм...
Ведьма щёлкает каким-то прибором. А потом резво поворачивается к фениксу:
— Держи ее за руку. Вы с ней спали? — задаёт она вопрос без предупреждения или паузы.
Макс, успев шагнуть к кровати, так и замирает. Синие глаза округляются от удивления, а потом недоверчиво сужаются, и брови резко взлетают вверх.
— Что? — вопрос звучит так, как будто он внезапно слышать чужие мысли, и Макс на всякий случай переспрашивает.
Он берет ее ледяные пальцы в ладонь и накрывает второй сверху.
— Вы. С ней. Спали? — невозмутимо повторяет Мириль почти по слогам, хитро щурясь на Монро.
Ситуация начинает выводить феникса из себя — тут Анике плохо, а ведьма почему-то вместо того, чтобы помогать ей, терзает его допросом, превратившимся из глупого в откровенно беспардонный. Но Макс все же до последнего верит целительнице и вместо колкого замечания, которое так и крутится на языке, он сбивчиво отвечает:
— Н-нет. А что? — очень хочется съязвить «а надо было?», но Макс слишком обеспокоен состоянием Аники, чтобы препираться с целительнице.
А Мириль хмыкает, и Макс готов поклясться, что он слышит в ее интонации удивление.
— Самое время начать. — все так же безэмоционально говорит ведьма и смотрит на Монро поверх своих странных очков.
Макс издает шипящий звук, но она велела не переспрашивать, и он затыкается. Выдыхает, глядя на Мириль во все глаза и честно пытаясь понять, что она имеет в виду. Целительница же в ответ лукаво щурится и хмыкает, продолжая смотреть поверх восьмиугольных очков.
— Снимай верхнюю одежду, ботинки, — говорит она тоном, будто объясняет не очень умному ребёнку как решать простенькую задачку, — ложись рядом и обнимай свою ведьму, Монро.
— Это... — возможно, Мириль ждёт какого-то другого вопроса, но то, что спрашивает Макс, заставляет ее довольно улыбнуться, — сработает?
Вместо ответа она кивает на Анику:
— Цигель-цигель, ай-люлю. — и стучит по часам на запястье.
[indent]
Макс сбрасывает с плеч оцепенение и плащ и отходит пристроить его на стул рядом. Стягивает кофту, бросив ее сверху, и остается в одной футболке. Макс устремляется обратно к кровати Аники, едва не запинается из-за того, что пытается скинуть ботинки быстро и на ходу. Он снова берет за руку свою эронтессу, скользит пальцами по предплечью и мягко сжимает ее ледяные пальцы в горячей ладони. А потом украдкой косится на целительницу.
Мириль отходит чуть в сторону, но так внимательно следит за действиями феникса, что тот на мгновение смущается, чувствуя себя подопытным кроликом в клетке. Но одного взгляда, брошенного на бледные щеки, обескровленные губы и слабо вздымающуюся грудь, достаточно, чтобы выбросить все лишнее, включая Мириль с ее цепким изучающим взглядом, из головы. Сейчас имеет значение только Аника, и целительница сказала, что это поможет. А Макс чувствует вину, что потащил ее в подземелья и сам же не смог ее защитить.
Он аккуратно, чтобы не потревожить ее, пристраивается сбоку на больничной не слишком широкой койке, на которой при желании двое легко могут поместиться, если прижмутся друг к дружке потеснее. И Макс прижимается, очень осторожно и легко двигает Анику, чтобы случайно не придавить ей что-нибудь.
Он кладет голову эронтессы себе на плечо, обнимая  её с другой стороны, и прижимает к себе. Другой рукой он поправляет выбившуюся прядку, упавшую ей на лицо, и трогает холодные щеки тыльной стороной ладони. Рука скользит по плечу, и он растирает ей руки, как тогда — у себя дома, а сам прижимается губами к макушке, зарываясь носом в волосы, и зажмуривается, вдыхая запах лесных цветов полной грудью. Макс едва слышно шепчет ей, что все будет хорошо.
Он не замечает, когда уходит Мириль, лишь где-то на периферии сознания феникс отмечает, что хлопнула дверь, но не обращает на это внимания. По сравнению с драгоценностью, которая сейчас лежит у него на руках, все это не имеет никакого значения.
[indent]

[indent]
Слушай огонь, Макс, говорит ему Мильтран в конце своего длинного рассказа о прошлом Аники, который Монро выслушивает непривычно молча и без комментариев. Слушай огонь — он подскажет, что делать.
Огонь и правда подсказывает — его чертовски не хватает.
[indent]

[indent]
15 Dec 1507 — 7.15 a.m.
[indent]
Тьма оживает запахом, вкусом, цветом, зовет за собой, манит в густой туман. Шепот разносится громким протяжным эхом… память горчит, как алый закат остра. Шелесты кажутся звонче, как гром прибоя. Абрис рисуется жесте по черноте. Стынет под пеплом сердце едва живое. Смех рассыпается льдинками на стекле.
Тьма говорит, бездушие тоже выбор! Пророчит силу и стылый могил покой. Сердце в осколке льда, и не страшна дыба — в мгле растворится своя и чужая боль…
[indent]
Острая вспышка сзади, почти опаляющего тепла. Макс перехватывает занесенную руку прежде, чем она успевает коснуться его. И замирает. Ладонь мягко, почти непривычно покалывает. Тьма, шелестевшая на ухо, наваливающаяся на плечи и окутывающая его душным холодным коконом, в мгновение ока замолкает и отступает. А она делает шаг вперед.
Макс не шевелится, напряженно замерев, как дикий зверь, когда она протягивает к нему другую руку. Что-то темное внутри него поднимает голову, готовое ударить в любой момент, но в ней не чувствуется опасности, злости или страха. Только любовь. И мягкое сияние света.
И, когда ее пальцы мягко скользят по его лицу, он по-звериному подается виском навстречу теплой ладони. Тишина и свет наполняют феникса изнутри. Он прикрывает глаза, отпускает ее руку и вздрагивает, будто стряхивает с себя пепел пустых иллюзий, пепел, под которым готов был скрыться от терзающей его тьмы. Но запах солнца и ландыша, и тепло ее ладони на груди. Макс нервно облизывает пересохшие губы. В сравнении с ее теплом внутри он ощущает такой лютый холод, что с трудом сдерживает дрожь. Тьма снова причиняет боль и терзает память. И он не видит иного выхода. Макс цепляется за нее, как за последний луч света во тьме вокруг. Преодолев короткие полшага, он буквально падает в ее объятия, неважно, что феникс едва ли не в два раза шире и на две головы выше ее. Макс не в силах вымолвить ни одного слова — то ли из-за бьющей его дрожи, то ли потому что эмоции всепоглощающие, что хочется просто найти укрытие и, ничего не объясняя, пережить эту бурю. Только, когда приступ проходит, Макс понимает, что это была паника. Животный ужас, от того, что он едва не пересек черту невозврата. Во всяком случае подошел к ней непозволительно близко, а тело расценило это как дыхание смерти.
[indent]
Когда он балансирует на грани сна и чего-то очень темного, липкого, затягивающего в холодную воронку, Аника держит его за руку. И Макс не сомневается, что все будет хорошо — пока она рядом, ничего не случится, Тьма его не получит. Но все же прижимает ее руку к своей груди — к сердцу и улыбается уголками губ прежде, чем провалиться в тревожное небытие.
[indent]
Тьма хочет уничтожить их, сжать костлявой рукой, раздавить броню, стереть в пыль стержень внутри, чтобы потом наполнить собой до краев. Но вместо этого она будто сплавляет их души вместе. Заставляет быть свидетелями чужих страхов, стать сопричастными чужой боли, когда не в силах в этот самый момент понять, где начинается не своя. Потому что она вся становится своей собственной - будто единым целым. И словно по иронии судьбы там, где, кажется, бушует одна лишь тьма, изголодавшаяся, изматывающая, высасывающая жизнь, бесконечная и непобедимая — они обретают свет.
Возможно, именно так и рождаются звезды во мраке небесной тьмы.
[indent]

[indent]
15 Dec 1507 — 9.38 a.m.
[indent]
— Доброе утро, - хриплый шепот заставляет Макса, безмолвно смотрящего на Анику снизу вверх, беспокойно нахмуриться.
Сама она едва ли не всю ночь так просидела, оберегая его сон, и снова думает не о себе. Острый укол жалости отдается почти физической болью в сердце феникса. Но вместо ответа Макс тянет руку наверх и мягко касается пальцами ее щеки. Он смотрит на нее завороженно и немного грустно.
Ты что, всегда это чувствуешь, вопрос плещется в синем встревоженном взгляде… Как ты живешь с этим, молчат напряженно сжатые губы. Как ты жила с ним, никогда не спросит он.
[indent]
Макс прикрывает на мгновение глаза, опускает руку и перебарывает слабость, навалившуюся после тяжелой ночи, стоит лишь попытать поднять голову. Хотя ему безумно хорошо — лежать вот так, на ее коленях, когда прохладные пальцы скользят по лицу, рассвечивая не только тьму и боль, но и как будто придавая сил и уверенности в том, что все непременно будет хорошо. Феникс поднимается, стараясь не морщиться, хотя тело паршиво ломит, словно от сильнейшего похмелья, и садится рядом с Аникой, опираясь на спинку кровати. Он знает, что мало что может дать ей сейчас, но все же притягивает ее к себе. Мягко прижимает к себе.
Сопереживание льется из груди, но прошлое не исправишь, глупо скулить по несбывшемуся. Он хотел бы попросить прощения — за свою безбашенность, за грубость ублюдка Зака, за всю несправедливость в этом мире, раз за разом ломавшую ее светлые крылья. Но это ведь все равно ничего не изменит. И его сердце просто шепчет ей простенькое обещание, что всё будет хорошо, и каждым своим ударом будто пытаясь заверить в нерушимости этой клятвы.
Макс вдыхает запах ее волос и будто растворяется в нем. Мягко прижимается губами к ее виску. И молча выдыхает, Аника.
[indent]

[indent]
11.15 a.m. - 18 December
[indent]
Чайка что-то впаривает им о популярности, рейтингах пар… Макс честно сосредоточен хотя бы на том, чтобы держать глаза открытыми, хотя веки такие тяжелые, будто в них налили свинца. Ему кажется, после недели в этой каменной клетке, он готов будет проспать еще неделю. Причем, если в тот момент, когда Мириль сказала, что все отлично, Макс почувствовал прилив энергии — наконец-то эта тягомотина закончилась! — то теперь его бодрость испарялась, как вода под пустынным ветром. Удивление от того, что Чайка выпроваживает Анику, однако, заставляет Монро от удивления широко открыть щелки-глаза и на несколько секунд почти проснуться:
— Ведьма твоя огонь разлила, не потушишь теперь…
— Стоит порадоваться, у вас нет клетчатого костюма? — устало комментирует Монро, и только потом спохватывается, что перед ним не ханд’ар Аллимо, а сам Эдвард Чайка. — Или есть..?
— Как знать, как знать, — туманно ухмыляется в ответ Чайка.
Он настолько доволен жизнь, дерзкая шутка как будто его только больше радует, и Макс снова сощуривается, борясь с искушением присесть хотя бы на краешек стола. Диван в кабинете начальника так и манит, мягко раскинувшись прямо напротив его взгляда, и Макс с трудом держит себя в руках — в буквальном смысле обхватив себя за плечи — чтобы не свалиться спать прямо здесь.
Чайка рассказывает ему про регламенты для эронтов, кое-что становится понятнее, что-то окончательно запутывает, но феникс лишь молча слушает, вытаращив на шефа глаза, и заторможенно кивает в ответ, ощущая, как его голова стремительно пухнет от быстрой резко-крикливой болтовни.
Чайка говорит о том, что Монро обязан будет еще несколько раз посетить Мириль и вообще следить за своим состоянием. Что миссии на ближайшие дни откладываются, а вот тренировки они смогут возобновить как только, так сразу. И что им не стоит переживать, кроме миссий у Ордена полно других задач — в том числе и новогодняя фотосессия, которая сама себя не отфотографирует, как он уже сказал им обоим. Но не стал упоминать этого при Анике, однако, учитывая предательство Кройста, нужно показать все в лучшем виде, так что Монро придется постараться. И это не менее важно, чем убивать тварей — ведь люди должны верить в Орден. Верить, Монро, вдохновенно повторяет Чайка несколько раз. Еще он упоминает что-то про грядущие интервью и что у Ордена есть враги, так что не стоит обращать внимание на всякую клевету со стороны не самых умных людей. А под конец, когда шеф сообщает вконец умаявшемуся Максу, что он свободен, и тот едва ли не бежит к выходу, Эдвард бросает ему в спину внезапно проникновенную реплику:
— Береги себя, Монро. — Феникс, уже схватившийся за ручку двери, оборачивается, удивленно приподняв брови, а Чайка добавляет. — И её береги. Понял?
Монро хмыкает:
— Беречь Анику. Понял.
— И себя, Монро.
И что-то в его взгляде заставляет холодные иголки сбежать вниз по позвоночнику, будто Макс сталкивается с чужим очень личным и пронзительным прошлым. И феникс кивает, мешкая на пороге, опускает взгляд вниз и цепляется за деталь, кажущуюся поистине комичной в данной ситуации. Он хитро улыбается, чувствуя своей прямой обязанностью разрядить эту навалившуюся тяжелой глыбой серьезность ситуации. Кроме того, заявление Чайки как будто дает ему право шутить над шефом в ответ, как это обычно делает Аника.
— Само собой, шеф. — невинно взмахивает ресницами Монро, и приподнимает брови, — Как я буду беречь ее, если не уберегу себя. — и прежде, чем Чайка успевает что-то сказать ему в ответ, Макс подносит руку к воротнику футболки и делает движение, будто застегивает молнию, — У вас кольчуга… расстегнулась.
Томная пауза, хитрое выражение лица и ехидный тон, которыми выделено слова "кольчуга" как бы намекают на некоторую двусмысленность происходящего, но Макс предпочитает не уточнять. И, лукаво сощурившись, быстро ретируется из начальственного кабинета.
[indent]
Довольный собой Макс находит Анику в отделе. Он торопливо смотрит на часы — даже двенадцати еще нет, а он бы уже съел жареного слона.
— Может, пообедаем? — Макс нависает над столом, за которым сидит Аника и с надеждой приподнимает брови, сводя их "домиком" над переносицей. — Ну хотя бы чуть-чуть?
Аника весело фыркает и соглашается. Чайка отпустил их домой, но она, видимо, дожидалась Макса. По пути в столовую, она уточняет у него, как все прошло.
— Знаешь, такое чувство, что Чайка вручил мне значок вашего тайного клуба настоящих фениксов, поздравил с вступлением, а потом напомнил не забыть заплатить за членство в начале месяца.
[indent]

[indent]
10.30 a.m. - 20 December

Следующие два дня Макс честно отсыпается дома, просыпаясь только затем, чтобы поесть и упасть спать дальше, пока напоминание на телефоне не говорит ему, что пора вставать и тащиться по заснеженному городу на съемочную площадку.
Естественно, он опаздывает. Едва не проспав все на свете, так что о завтраке в пользу душа можно забыть. Одеваясь практически с закрытыми глазами, Макс клянет Чайку, Орден, рекламщиков, пиарщиков и, уде оказавшись на улице, снегоуборщиков заодно. Огромный сугроб на месте его байка как бы намекает, что сегодня он поедет на метро — нагнать отставание во времени не получится, зато хотя бы предсказуемо. Макс напрочь забывает, что у него теперь есть возможность использовать служебное такси по орденской карточке. Впрочем, вечная пробка на выезде на кольцевую все равно поставили бы этот план под сомнение.

До метро Макс добегает за почти рекордные 6 минут. Беготня по эскалаторам заставляет сонную публику встрепенуться, с некоторой тревогой провожая взглядом орденский плащ. Все это экономит ему почти пятнадцать минут, на двадцать из которых он опаздывает.
А забег от метро до фотостудии сокращает разрыв в пять минут до двух с половиной. К счастью, Аника не торопится, задумчиво выходя из трамвая напротив нужного здания. Так что Макс позволяет себе перейти на шаг, чтобы хоть немного отдышаться. Она не замечает его, даже подходя ближе, и, пользуясь этим, он подскакивает сзади, стоит ей сделать шаг на широкие ступеньки здания. От неожиданности эронтесса едва не поскальзывается, и Макс радостно ловит ее в объятия.
— Попалась! — по задумке фраза должна звучать угрожающе, но он не может скрыть озорного веселья. — Ведьма!
Получив в ответ вполне ожидаемую реплику и страшно довольный собой, Макс придерживает ей дверь, лучезарно улыбаясь и подавая руку, чтобы она еще и за порог не запнулась чего доброго.  На самом деле ему страшно хочется ощутить ее прохладную ладонь в своей горячей.
И пока они ждут лифт, Монро все еще глубоко дышит, но очень рад, что не просто успел вовремя, но и поймал Анику на крыльце, и молча улыбается ей, желая немного подбодрить свою ведьму. Хотя бы и самому ему весьма неловко — он ни разу в жизни не участвовал в фотосессиях и даже не представляет, что и как нужно будет делать.
Двери лифта открываются, и Макс, пропуска ее вперед, вдыхает аромат весенних цветов и чего-то ягодного. Гдето в груди зарождается тепло. И уверенность, что с ней можно в пасть подземного чудища лезть, не то что под вспышки софитов. Хотя Макс при любом раскладе предпочёл бы чудище.

Парень с фотоаппаратом начинает болтать прямо с порога и не затыкается ни на минуту. Монро озирается по сторонам, с любопытством разглядывая в целом милые, но по его мнению местами слащавые до приторной оскомины новогодне-рождественские декорации — в точности, как он видел в журналах. Стоит отдать должное специалистам, слащавости в самих фотографиях было не больше, чем предполагалось самим праздником.
И когда, засмотревшийся на шикарную украшенную елку Макс оборачивается к Анике, та как раз обнимается с Пьетро. Удивление скользит по его лицу, ведь Аника мало с кем вообще готова входить в физический контакт даже несмотря на знакомство.
И теперь Макс точно знает почему.
Именно поэтому этот жест в сторону Пьетро действует на Монро успокаивающе — раз она доверяет ему настолько, значит и ему можно.

Они Пьетро жмут друг другу руки, обмениваются короткими репликами. Отдышавшийся, но еще не пришедший в себя Макс не находится с остроумной шуткой, поэтому просто белозубо улыбается фотографу.
— Счастливая влюбленная пара, все как обычно, - говорит Пьетро и смущается, как старшеклассница, на которой случайно расстегнулось платье.
И Макс едва не фыркает в ответ, но сдерживается, ловя реакцию Аники. Впрочем, судя по всему, ее эта инструкция тоже веселит.
Как-то горько веселит.
Макс читает в ее лице тень… грусти? Отчаяния? Боли? Чего-то плохо формулируемого, но почти материально ощущающегося всего несколько дней назад в той самой комнате лаборатории Мириль. И феникс вдыхает, натягивая жаркий дурацкий свитер дебильной расцветки.

Когда они возвращаются к елке, Монро чувствует себя, как идиот в ярком свитере. Пьетро хочет, чтобы они стояли близко и касались друг друга, но Макс не просто видит, чувствует повисшую над Аникой серость. Она не хочет этой игры. Собственно, и он тоже — ощущение глянцевой яркой фальши промозгло сквозит между ними, будто стремясь разделить, и это начинает выводить феникса из себя.
А когда она через силу его приободряет, раздражение, зарожденное колючим свитером испаряется, уступая месту чему-то... горячему и одновременно промозглому, как ночной костёр под мокрым осенним ветром. И костёр здесь явно он — Макс чувствует, как по спине стекает струйка горячего пота.
— Ты же знаешь, тебе любой феникс к лицу, — Монро хмыкает и косится на Пьетро.
Он согласен с этим на все сто — ей к лицу любой — но выбрала она его.
Пьетро хочет поймать момент перед «поцелуем», и Монро послушно выполняет указания. Шею колет удушающе жаркий свитер, но он терпит ради Аники. А из-за беспокойства о ней даже растерял где-то свою привычную иронию.
— ...не увлекайся, нас читают дети.
Аника тянется навстречу, но Макс читает в них нежелание. Еще пару недель назад он бы с уверенностью решил, что дело в нем. Что он не подходит на эту роль, может быть, она разуверилась в нем — и прочая чушь.
Сейчас он понимает, что дело куда сложнее. Что рана, вызывающая этот взгляд куда глубже. И Макс выдыхает.
— Дети говоришь? — Макс хитро щурится на Пьетро и стягивает с себя ненавистный свитер и набрасывает его себе на плечи, чтобы скрыть взмокшую спину.
Его ладони скользят по предплечьям эронтессы вниз, и в завершение он мягко сжимает ее прохладные пальцы. Проникновенный заглядывая ей в глаза, Макс даёт ей и себе время — прочувствовать этот момент. Тёплая улыбка трогает уголки его губ, когда он пытается вложить в свои чувства все, что хочет ей передать — заботу, уверенность, тепло — любовь.
А потом он кладёт ее руку себе на грудь — на сердце, как раз туда, где вышитая сестрой огненная птица расправляет крылья, вспыхивая ярким пламенем. Нежно заправляет за ухо выбившийся короткий локон, а потом мягко обнимая за плечи, привлекает к себе, прижимается губами ко лбу и невольно улыбается, прикрыв глаза. Боже, как давно он мечтал сделать это снова — с той самой ночи в тёмной подворотне. Ее запах кружит ему голову, и он склоняется, касаясь лбом ее лба, не смея оторвать от нее взгляда.
А потом тянется к ней носом, и внезапно говорит фразу, которую ему когда-то говорил отец:
— Потирание носами — знак дружеского расположения у народов севера, —  прежде, чем начать шутливо тереться носом о ее нос, быстро-быстро мотая головой.
Макс все же не может сдержать рвущийся наружу смех — от нелепости ситуации и того, что Анике, явно тоже становится веселее. Он готов поклясться, что уже почти слышит такое знакомое "дурак" из ее уст.

А потом они идут на "улицу" — часть студии под открытым небом. Снег, впрочем, тут настоящий, и Макс все же надевает обратно ненавистный свитер. И, когда Пьетро пытается объяснить им, что нужно немного подурачиться, первый же снежок прилетает именно ему. Надо отдать парню должное, он умудряется даже заснять это и ни секунды не унывает. В Анику Монро нарочно мажет, разве что один раз выбивает заготовленный снаряд прямо у нее из руки. Когда ведьма же явно случайно попадает Монро по затылку, испуганно и одновременно весело она прижимает руки ко рту. Ледяные комочки проваливаются прямо за шиворот, заставляя феникса по-собачьи встряхнуться и передернуть плечами. А потом, состроив хищно-коварное выражение, устроить игру в догонялки вокруг заснеженной ели.
— Попалась! Ведьма! — когда Макс все же настигает свою жертву, он подхватывает ее на руки и начинает кружить, игриво улыбаясь, и почти не замечая воодушевленного щелканья фотоаппарата и мельтешащего вокруг них Пьетро.
Но под слоем снега внезапно оказывается что-то скользкое, и Макс не удерживает равновесие, падает прямо на спину в пушистый сугроб, боясь выпустить драгоценную ношу. Лежа в сугробе, Монро прижимает Анику к себе, и не может прекратить весело хохотать над ними обоими. Даже Пьетро, кажется, глотает смех, думая только о том, чтобы у него не тряслись руки.

Когда они возвращаются в "дом" и снимают почти насквозь мокрые свитера, "семейная" сцена у камина уже не вызывает у Макса былого оцепенения — да, это, конечно, игра на камеру — игра. Но повеселевшая Аника при этом ощущается предельно искренней и теплой. И, когда она садится рядом, он снова поправляет выбившийся локон, скользит пальцами по щеке, и прижимает к себе, крепко, но нежно обхватив за плечи, глядя в огонь. Легко представить, что они по-настоящему сидят вот так где-то после снежной прогулки. И даже взмокший Пьетро, просящий еще несколько ракурсов и напоминающий им о том, что это только игра, не способен притушить это яркое тепло, разгоревшееся в груди.